Книга Где папа? - Юлия Кузнецова

Рассказала бы о том, как я пошутила про сациви на своем дне рождения и как бабушка засмеялась, хотя всем хотелось плакать. И как мы все за руки взялись (про облако уж не буду, мне же не пять лет, чтобы такое рассказывать).

И ещё сказала бы о песне «Семь слёз»! Если он её не слышал, рассказала бы ему, что заказала песню для него на радио! Мы бы, может, посмеялись опять, споря, кто это танцует на сцене – дядька или тётка? «Шевелюра – как у тётки», – скажу я. «Угу, но фигура-то мужская!» – заспорит папа.

И когда мне об этом говорить, если весь эфир забьёт Ирка со своей дур-рацкой свадьбой!

Я ехала и злилась страшно. Даже не могла заснуть. Ира задремала, мама давно спала. Костя всё-таки сделал музыку потише.

– Красиво, – сказал он, кивнув на деревья за окном.

Я повернула голову. Деревья тянулись к дороге, изгибаясь арками. Недавно прошел ледяной дождь, заморозил ветки и пригнул их к земле.

Ничего красивого не было в этих деревьях. Они были жуткими. Просто отвратительными.

Чтобы не видеть их, я стала смотреть на луну. Она горела, как золотая монетка, втиснутая в чёрное пластилиновое небо. А потом будто покатилась за нами по верхушкам тёмных деревьев, не побитых ледяным дождём.

Мне показалось – кто-то следит за мной одним глазом.

«Пусть она к папе не попадёт, а? – прошептала я этому кому-то. – Зачем ей туда вообще? У неё теперь есть Костя. Она нас всех на него променяла. И папе эти чудненькие новости вполне может и мама передать».

Приехали!

Когда я проснулась, мы ещё не доехали. За окном рассвело. У меня очень замёрзли ноги и затекла рука. Мы проезжали какую-то деревеньку. Из труб домов валил голубоватый дым, да и сам снег казался голубым. За деревьями виднелся большой бледно-розовый круг.

– Это солнце? – тихо спросила я у мамы.

– Луна! – ответил мне Костя. – Солнце сзади!

Ирка фыркнула. Я почувствовала, что меня укачивает, но промолчала. Хватит с меня насмешек этих двоих.

– Будешь?

Мама протянула мне йогурт в бутылке. Он неожиданно оказался тёплым.

– Грела тебе в руках, – объяснила мама.

– Спасибо.

– Это Костя всем купил перед дорогой.

Я отвернулась к окну. Нам теперь по гроб жизни надо Косте быть благодарными?

– Приехали! – сказал он и свернул с большой дороги на сельскую.

За окном была обычная деревня. Покосившиеся домики, тёмные заборы, собаки, лаявшие за ними, тётка, закутанная в платок.

А потом мы подъехали к кирпичному зданию. В торце – будка и шлагбаум. Перед ним стояли красные «жигули». За шлагбаумом – внутренний двор, который заканчивается высокими воротами с калиткой. Сбоку – ещё одно небольшое здание, с крылечком под козырьком. Мама сказала, что в здании с крылечком – проходная, а за ней – колония. А в большом кирпичном – комната ожидания. Вход в неё не через будку в торце, а сбоку. Мы должны пойти туда, подать заявки на встречу с папой и ждать, когда нас к нему пустят.

Все здания были мрачными. Охранник из будки что-то кричал таджикам, которые вылезли из красных «жигулей». Таджики непонимающе переглядывались и прятали руки в карманы джинсовых курток. Не знаю, виноваты ли они были перед охранником, но одеты они были точно как психи – кто в такой минус выйдет на улицу в джинсовых куртках с отворотами белого искусственного меха?

А может, им больше не в чем?

На секунду у меня сердце сжалось – то ли от стыда, что у меня есть в чём, то ли от жалости. Но потом я посмотрела на проходную, за которой начиналась колония, и сердце забилось радостно-прерадостно.

Ещё чуть-чуть, и я увижу папу. Ещё капельку – и я его обниму!

Приехали?

– Мам, смотри, твой язык, – сказала Ирка, кивнув на горшок, из которого бодро торчали длинные и широкие темно-зелёные листья.

Мама оторвалась от заявления, в котором перечисляла все вещи, которые привезла папе, и писала просьбу пустить нас с Иркой на краткосрочное свидание, а её – на долгосрочное.

– Угу, – сказала она, – сансевиерия. Лиз, дай свой паспорт.

– Почему мамин язык? – спросила я шёпотом.

– Цветок так называется, – пояснил Костя и подмигнул Ирке. – Тёщин язык.

Я отвернулась. Хотя смотреть было не на что.

Маленькая комнатка. Два пыльных дивана и несколько табуреток. Стол, за которым сидит парень и читает книгу про йогу. Спортивный такой парень, в футболке, руки накачанные. Носатый очень, а так – почти симпатичный. Спокойный, вежливый. Он выдал нам бланки для заявления, то есть обычные листки бумаги, и мама написала: «Заявление, прошу разрешить мне свидание…» Ну и так далее.

В углу тихо шипел серый экран телевизора.

– Войну микробов показывают, – сказал Костя, кивая на экран.

Ирка хихикнула.

Ещё в комнатке ждали несколько тёток, они тоже пришли на свидание. В кресле дремал дядька в кожаной куртке.

Одна из тёток, в длинной шубе и вся в кольцах, сказала, что приезжает в последний раз. Следующий – на воле. Мама посмотрела на неё долгим взглядом… Потом снова начала писать.

В комнате было две пары часов. Настенные и будильник на телевизоре. И те и другие показывали неправильное время. Может, им тут, в колонии, всё равно, сколько времени?

Интересно, как ориентируется этот парень, который читает про йогу? Дело в том, что мы ждём девяти часов.

В девять он позвонит по телефону и спросит разрешения, чтобы мы представились. Мы назовём фамилии, скажем, к кому идём, а потом нам позвонят на тот же телефон и скажут, что можем идти к проходной.

У них тут всё так – сплошные разрешения и порядки. Мама всё время в напряжении.

– Этот парень тоже заключённый, – прошептала Ирка. – Видишь, на нём одежда такая.

– Откуда ты знаешь?

– Мама сказала.

– А папа… Тоже так может работать?

– Нет, он в колонии. А этот на поселении. Это значит, что он живет в общежитии. Работает в тюрьме. Потом его отпустят, и он уедет.

– А как попасть на поселение?

– Сложно. Мама говорит, не раньше мая. А то и сентября.

У меня в сердце стало немного холодно, но я постаралась этот холод придушить.

– Погоди! А он как… прямо свободный?

Парень отрывается от книги и улыбается мне. Он обычный, темноволосый, с крупным носом. И взгляд нормальный, добрый. Даже и не скажешь вот так по человеку, что он на самом деле в тюрьме сидит.

Я прикусила язык. А по папе скажешь, что ли?! Я его давно не видела, но уверена – он нормальнее нормальных!