Книга Новая Элоиза, или Письма двух любовников - Жан-Жак Руссо

Вот верная картина моей жизни, и искреннее повествование всего, что происходило в моем сердце. Я тебя люблю всегда, не сомневайся. Чувство, которое привязывает меня к тебе, еще так нежно и так живо, что оно, может быть, тревожило бы другую: но я испытала прежде гораздо живейшее, то не могу уже опасаться. Я чувствую, что оно переменилось, и, по крайней мере, в сем случае прошедшие мои проступки утверждают настоящую мою безопасность. Я знаю, что строгая благопристойность и тщеславная добродетель требуют еще более, и не будут довольны, что ты совершенно забыт не будешь. Но я надеюсь иметь вернее правило, и ему следую. Я внимаю втайне совести моей, которая меня ничем не укоряет; а она никогда не обманет души советующейся с нею искренно. Если сего не довольно для оправдания моего пред светом, то довольно для собственного моего спокойствия. Как произошла сия счастливая перемена? Я не знаю. Я только знаю то, что усердно ее желала. Сам Бог сделал все прочее. Я думала, что единожды развращенная дута, навсегда такова остается, и не возвращается уже к добру сама собою, разве какая скоропостижная превратность в счастье и состоянии вдруг переменит отношения, и сильным движением поможет исправиться. В сем общем потрясении, где все привычки разрушены и все страсти укрощены, мы принимаем иногда опять первобытное наше свойство, и становимся как новые существа, только что вышедшие из рук природы. Тогда, воспоминание о прошедшем унижении может предохранить от вторичного падения. Те, которые были вчера презренны и слабы, ныне стали сильны и великодушны. Рассматривая себя так близко в двух столь различных состояниях, чувствуют лучше цену того, в которое входят, и становятся попечительнее в нем утвердиться. Мое замужество заставило меня испытать нечто подобное тому, что я изъяснить тебе стараюсь. Сии узы, столь ужасные, избавляют меня еще от ужаснейшего рабства, и супруг мой становится мне любезнее за возвращение меня самой себе.

Мы были с тобой так соединены, что никакая перемена нашего союза не должна его разрушить. Если ты теряешь нежную любовницу, то находишь верного друга; и чтоб мы ни говорили во время наших мечтаний, однако я сомневаюсь, чтоб сия перемена была тебе не выгодна. Воспользуйся теме же, я прошу тебя, чтоб сделаться лучше и благоразумнее, и очистить Христианскими нравами философские наставления. Я не буду никогда счастлива, если ты счастлив не будешь; и я чувствую теперь еще более, нежели прежде, что нет никакого благополучия без добродетели. Если ты прямо меня любишь, дай мне сладкое утешение видеть, что наши сердца не меньше согласны в возвращении своем к добру, как они были согласны в своем заблуждении.

Я думаю, что не нужно защищать сие длинное письмо. Если б ты был мне меньше дорог, оно бы короче было. Прежде окончания его, остается мне просить у тебя одной милости. Мучительная тягость лежит у меня на сердце. Прошедшее мое поведение неизвестно Г. Вольмару; но чистосердечное открытие составляет часть верности, коею я ему обязана. Стократно бы уже я во всем призналась, когда б не ты один меня удерживал. Хотя благоразумие и умеренность Г. Вольмара мне известны, однако упоминая о тебе, я тебя открою, чего я никогда не захочу сделать без твоего согласия. Не противно ли тебе, что я о том спрашиваю? И не лишнее ли я о тебе или о себе думаю, ласкаясь получить твое согласие? Подумай, однако ж, что и молчание не может быть безвинно, что оно будет мне становиться всякой день тягостнее, и что до получения от тебя ответа, я не буду иметь покойного мгновения.

Письмо XIX

ОТВЕТ

И ты можешь быть не моя Юлия? Ах! не говори сего, достойная и почтенная женщина. Ты моя более, нежели была прежде; ты достойна приношений от всей вселенной; ты та, которую я обожал, начиная быть чувствителен к совершенствам красоты. Ты та, которую я не престану обожать, даже после моей смерти, если останется еще в душе моей некоторое воспоминание небесных прелестей, кои восхищали ее в жизни. Сие усилие мужества, которое возвращает тебя ко всем твоим добродетелям, делает тебя тем больше подобною самой себе. Нет, нет, какую бы казнь не ощущал я, то чувствуя и говоря, никогда ты не была столько моя Юлия, как в ту минуту, когда от меня отрицаешься, увы! тебя лишаясь, я нахожу тебя. Но я, которого сердце трепещет от единого намерения тебе последовать, я мучимый порочною страстью, которой не могу ни сносить, ни победить, то ли я, чем быть думал? Был ли я достоин тебе нравиться? Какое право я имел тревожить тебя моими жалобами и отчаянием? Должно ли было мне осмелишься о тебе вздыхать! Ах! что был я, чтоб мне тебя любить?

Безрассудный! или еще не довольно испытал я унижений не искав новых! К чему считать несходства, которые любовь уничтожала? Она меня возвышала, она сравнивала меня с торбою, ее пламень подкреплял меня; наши сердца были соединены, все чувствия их были нам общи, и мои разделяли величество твоих. Но теперь я опять упал во всю мою низость! Сладкая надежда, которая питала мою душу и меня столь долго обольщала, уже ты погасла невозвратно? Она не будет никогда моею? Я ее теряю навсегда? Она делает благополучие другого?.. О бешенство! о адское мучение!.. Неверная! Ах! Должна ль ты была когда… прости мне, прости, сжалься над моим исступлением. О Боже! справедливо сказала ты, что ее нет больше… ее нет, сей нежной Юлии, которой я мог открывать все движения моего сердца! Я был несчастлив, и мог жаловаться!.. Она могла меня внимать… Я был несчастлив… что же я теперь?.. Нет, я не заставлю тебя стыдиться ни себя, ни меня. Уже совершилось то; должно отказаться друг от друга, – должно нам расстаться. Сама добродетель произнесла приговор; рука твоя его начертала. Забудем… забудь меня, по крайней мере. Я на то решился, я клянусь; я о себе больше говорить тебе не буду.

Смею ль я хотя о тебе говорить еще се тобою, и сохранить единое участие, какое остается мне на земли, и состоит в твоем благополучии? Изъясняя состояние души своей, ты мне ничего не сказала о своей участи. Ах! в воздаяние жертвы, которую ты должна почувствовать, удостой извлечь меня из сего несносного сомнения. Юлия! Счастлива ль ты? Если ты счастлива, то дай мне в отчаянии моем сие единое утешение, к которому я способен: буде же нет, то из жалости удостой мне о том сказать, я не так долго несчастлив буду.

Чем более рассуждаю я о признании, о котором ты думаешь, тем меньше могу на него согласиться, и та же причина, которая всегда отнимала у меня смелость тебе отказывать, должна сделать меня в сем случае неупросимым. Причина к тому есть чрезвычайной важности, и я убеждаю тебя рассмотреть точно мое о том мнение. Во-первых, мне кажется, что чрезмерная твоя нежность в рассуждении сего приводит тебя в заблуждение; и я не знаю, на каком основании самая строгая добродетель может требовать подобного признания. Никакое обязательство в свете не может иметь возвратного действа. Нельзя обязаться за прошедшее, ни обещать того, чего нет больше возможности исполнить. Почему должны мы отчетом тому, с кем вступаем в обязательство, в прежнем употреблении своей свободы и верности, которая еще не была ему обещана? Не обманывайся в том, Юлия: не супругу, а другу своему ты изменила. Прежде тиранства отца твоего, Небо и природа нас соединили. Заключив новые узы, ты сделала преступление, которого ни любовь, ни честь, может быть, не простят никогда; и так мне одному принадлежит взыскивать добро, которое Г. Вольмар у меня похитил.