Книга Беглый - Винсент Килпастор

Так. Видон теперь все получше чем в турецких гусях. Забрасываю в студенческий рюкзачок смену белья и бритву. Нужно бриться каждый день и выглядеть цивильно. Надеваю лоховские очки в старой оправе с толстыми стёклами. Вооот.

В нагрудный карман ложится просроченный студенческий билет. Пока единственный мой документ. Институт наш теперь стал громко именоваться университетом, но я думаю для зелёных постовых-рептилий это чуждая семантика. В очках и с книжкой меня голыми руками не возьмёшь.

А теперь — гвоздь сегодняшней программы. Записная книжка, где эта долбаная записная книжка? Судорожно перерываю все ящики стола. Это нервная, не свойственная для прибывших «на побывку» быстрота не укрывается от внимательных маминых глаз.

— Ты сбежал? Я так и знала! Ты зачем? Ты куда собрался? Опять?! Нет! Сынок!!Я тебя умоляю, остановись!

— Так. Успокоились все быстро, мам. Ничего я не сбежал.

В отпуске я. В от-пус-ке. Как это у них — в увольнительной. Да. За хорошее поведение. Я — сама знаешь… Хороший. Сейчас в пару мест заскочу и сразу назад. На родной сантехлит. Мама, ты в жизни столько ванн не видела! Рядами — ванны, ванны, а чернючие же они без эмали!

— Ох и устала я уже от твоих выходок. Отправят ведь в зону обратно, отправят, допрыгаешься.

Потерпел бы уже чуток. Ведь немного осталось.

— А хоть- бы и отправили, все лучше чем этот уголь ломом долбать. Мама, тебе лом в руках держать приходилось? На голодный желудок?

— Ну и дурак. Здесь через полгода выйдешь и мне поближе ездить, а там? Зачем сбежал? Тебе сколько лет? Взрослеть ты собираешься?

— Мам, а как не сбежать, если ни колючки нет, ни автоматчиков, а всё остальное как в тюрьме?

— Ты с жизнью своей проводишь эксперименты, понимаешь? Не И вот, у меня уже сердце колит.

Подожди, пойду валокордин поищу.

— Мам, вот подумай только! Представь только — ворота в тюрьме открыты! Совсем открыты, понимаешь? А ты, как идиот продолжаешь в ней сидеть. В тюрьме. Без охраны. Надо, мама, полным придурком быть, чтоб не сбежать. Денег дай!

— Много не дам, у меня до пенсии ещё дней десять.

И вообще давай возвращайся туда, не дури. Вернут в зону — не жди больше от меня передач. Отец в последнее время не помогает совсем. А скоро, чувствую, и ему помогать придётся.

— Вернут в зону, мам, я тебя сам передачку пошлю. Честно. Я там знаешь — какой крутой, мам, я такой!

Мама тихо подслушивает за дверью как я пытаюсь дозвонится до Вероники, моей официальной подруги, которая за это время успела съездить на учёбу в Англию, посетить Австралию, Новую Зеландию и острова Зелёного Мыса, но так и не добравшаяся не разу до моей затерянной в сельской местности под названием Алтын Водий — Золотая Долина, зоны.

Трубку никто не берет. Зараза. Ладно, позже ещё накручу. А лучше — поеду к ней домой. Немедленно. И поцелуями покрою. Точно знаю — замуж не вышла ещё.

— Сделаем так, сын. Переночуй у меня. Наутро вызовем такси, поедешь в свой Ахангаран, договорились?

— Угу, договорились, договорились. Договорились.

Я впитываю макароны поджаренные с кусочками печени — на мясо у мамы денег нет, и соглашаюсь на всё. Только отставьте хоть на минутку в покое. Пожалуйста.

— Мам, я вот только к Веронике съезжу, а? Одна нога здесь — другая там!

— Да она уже забыла тебя давно. В тюрьму вон — ни разу не наведалась. Не звонила, не спрашивала. Стерва. И потом — у тебя же документов нет! С ума сошёл! Не пущу никуда без документов. Сейчас — знаешь, как строго стало в Ташкенте? После тех взрывов в центре.

Все сейчас спать, а на утро вызову такси прямо в колонию.

* * *

Таксист перестал шумно удивляться о не запланированной перемене в маршруте, как только я пообещал щедро компенсировать эту досадную неустойку. И потом ехать вместо Ахангарана на Фархадский? Только идиот бы не согласился.

Обещания данного таксисту, правда, не сдержал. Стало жалко маминых денег и себя. Кто его знает, когда ещё разживусь всеобщим эквивалентом. Воровать мне что-ли идти тогда? На что ты меня толкаешь, сварливый таксист? Я ведь уже решил начать новую, честную жизнь!

Ладно. Я от МВД уже убежал. А от тебя, надменный извозчик, плохо скрывающий превосходство обладателя лошади передо мной, пешим, я и подавно убегу. Саломат булинг, шопр-ака! Не болеть тебе и не кашлять.

В детстве слышал — такую фразу: «те кто отсидел в тюрьме, людьми уже не будут никогда» Задумался. Произошли ли во мне эти необратимые изменения? Считать ли выходку с таксистом, а вернее факт, что меня сейчас не мучит совесть, проявлением этого страшного диагноза? А что вообще теперь значит «быть человеком»? Чтобы как лётчик Мересьев?

Хотя, думаю, что я пополз бы по снегу с прострелянными ногами, только бы в лагерь не попасть. И уж точно захотел бы потом рвать, бомбить этих гадов на боевом самолёте. Мстить за отрезанные ноги.

Значит — я остался человеком. Это успокаивает. Думаю, просто, суть этой фразы в том, что после отсидки исчезла вера в других людей — я перестал им доверять. Знаю теперь, на что они способны.

Полюбовался на людское племя во всей красе. Именно это меня перестаёт делать «человеком» — в понятии — «член общества». Теперь из меня не выйдет член, как не старайся. И я буду расшатывать «устои» при каждой удобной возможности.

Какая плоская хрень лезет в голову, если жахнуть большую кружку крепкого кофе на голодный желудок, и тут же вскоре бежать от таксиста. Голова ещё толком не проснулась, а тело, взвинченное кофеино-адреналиновым шейком, все подсовывает ей какие-то мысли из кирпича-сырца. Тьфу.

На деньги таксиста покупаю плитку белого шоколада и противотанковую бутыль Узбекистон Шампани. Будем пить его лёжа в постели, сразу после. А не откроешь, шибану ей об дверь, как коктейлем Молотова.

Вот и подъезд моей девочки. Даже говорить долго не стану, обниму, вдохну её, поцелую в заветную точку, где кончается щека и начинается шея, и сама тихо оплывёт свечным воском к моим ногам. Из школьницы превратится в алчущую похотливую суку.

У меня изо рта не воняет? Почему не купил какой-нибудь дирол? Чувствую себя как девственник. Руки слегка дрожат. Пять лет прошло как один день. Как один день.

Её мама не стала даже открывать мне дверь. Вела переговоры с той стороны. Все что я видел это тёмно-красный дерматин двери, обитой бронзовыми гвоздями. И злобный циклоп глазка. Его злобу можно было осязать кожей. Взгляд потревоженного обывателя из-за обитой дерматином двери.

Эмоциональный оттенок фраз Вероникиной мамы можно было сравнить с трескучими автоматными очередями. Вот так выглядят потенциальные потерпевшие. Я знал, стоит сделать, три шага назад, и с разбега давануть пяткой определённую точку двери, как учил меня в зоне Олежка, я сразу окажусь в коридоре рядом с удивлённой мамой Вероники. Насколько измениться после этого тон, мелодика и тембр её речи, можно было только предполагать. Соблазнительно.