Книга Беглый - Винсент Килпастор

Мой прикид, казавшийся в Ахангаране вполне нормальным — на самом деле хуже, чем у вокзальных бомжей. Эти шмотки, я выменял на полбачка баланды в Таштюрьме. Во втором ауле раскидали хату — кого куда. Осталось полбачка густой баланды. Я превратил его в почти новый турецкий свитер «Гуси», жёлтого цвета неприятной детской неожиданности и коричневые вельветовые брюки с тремя вышитыми буквами ККК на заднем кармане.

Это в американском кино вас выпускают из тюрьмы через двадцать лет, и выдают под подпись ваш массивный золотой перстень, часы и модные штиблеты, в которых арестовали. У нас — сами с усами собираете свой маскарадный костюм или вымаливаете наряд у уставших от вашего бестолкового заключения родственников.

Нельзя, нельзя так рисковать, нужно слиться с толпой и никто не будет обращать внимания, особенно менты. А ментов, похоже, за время моей отсидки стало раз в пять больше. Улицы теперь буквально нашпигованы ментами. Зелень их формы испещрила Ташкент, как плесень — сыр рокфор.

Я теперь хорошо знаю, на что способны эти темно-зелёные вкрапления в окружающий ландшафт, и пробираюсь сквозь людей, как сквозь трясину, полную хищных аллигаторов. Ментовская форма нового образца — пошитая из зелёного суконного материала, очень похожего по цвету и качеству на тот, которым обивают столы для игры в бильярд. От этого цвета, наверное, они особенно навевают ассоциацию с гигантскими хищными рептилиями.

Менты буравят меня глазками и оборачиваются мне вслед. Кушать хотят. В Ахангаране ментов ещё не успели перекоцать в новую оболочку. Другое дело Ташкент — столица. «Всё стало вокруг голубым и зелёным» — так вроде пела Любовь Орлова на сохранившихся с доледниковых времён звуковых дорожках.

Где-то на этапе слышал, будто бильярд в Ташкенте теперь вне закона. Увидев обилие ментов бильярдной масти, мне сразу все становиться ясно.

Сначала, ночью, нет, даже не ночью, а в тот глухой предрассветный ментовской час, на улицы города вырвались неуклюжие тупорылые квадратные воронки. Они повыдёргивали полусонные бильярдные столы из уюта их жилищ. Потом столы свезли в гигантские, освещённые холодным ветом ртутных ламп подвалы МВД. Тут же засуетились лысые люди с бирками на груди.

Люди бодро срывали бильярдные шкуры и что-то весело напевали под стрёкот многочисленных казённых швейных машинок. Их труд влился в труд всех дехкан нашей республики. Серые мыши ментовских униформ неприятно позеленели.

Кроме ментов новая ташкентская реальность приобрела ещё одну неприятную сторону — это визгливые хищные роботы-кондукторы. Они теперь в каждом автобусе, трамвае и троллейбусе.

На лицо победивший капитализм. Чтобы проехаться теперь зайцем, нужно иметь дерзость как минимум грабителя банка федерального резерва. Кондукторы мелочны, агрессивны и упрямы, как партизаны вьетконга.

Единственная случайная весёлая картинка первых часов на воле, сразу же вернула мне душевное равновесие.

Рядом с автобусной остановкой, вытянув шею так, что на ней стало видно жилы, сосредоточенно срала бродячая собака. Выставив хвост трубой, она вся эдак сгруппировалась, как гепард в прыжке, и, выпучив глаза, в которых застыл стыд и ужас перед грохочущим вокруг бестолковым миром людей, собака испражнялась. С плохо скрываемым наслаждением и каким-то стыдливым триумфом.

Любой мог пнуть её сейчас, сбить машиной или забрать в собачий ящик. Но ей было на все это глубоко насрать. Собака отвергла неведомый ей пункт общественного договора не срать рядом с остановкой автобуса. Это было торжество духа и свободы. И возрадовалось моё сердце радостию великой.

Я, конечно, не стану сейчас здесь освобождать кишечник.

Даже не обоссу нагло угол железной конструкции остановки, оклеенной обрывками чужой суеты. В другой раз, как-нибудь. Но и бояться я вас тоже перестану.

Я теперь — собака, просто дайте мне пожрать и оставьте в покое. Обещаю — не буду вас сильно раздражать. Но и ломом долбить уголь для нужд шашлычной — тоже давайте уж как-нибудь без меня.

Больше не буду заострять на себе ваше внимание, дорогие сограждане. Вы же так заняты. Ну и не стану лишний раз испытывать судьбу. Сяду вот на автобусик и даже заплачу за проезд. Как вам такая гражданская позиция?

На последние гроши добираюсь домой, к маме. Радость от встречи с родным городом ежесекундно убивается дёгтем безотчётного страха. Быстрее бы домой.

Надо обязательно переодеться в цивильное платье и, главное, найти мою телефонную книжку. Хочу успеть нанести огромное количество визитов до того, как меня хлопнут. Впереди обширнейшая рабочая программа. А потом — а потом можно и обратно, в зону, я ещё не решил пока. Разве можно что-то планировать, когда вы в бегах?

А я, дайте-ка сообразить, да-да — вот уже второй час, как в бегах. Вода разлилась, как говорится, игра началась. А игрок я, ребята, слабый. В настольные игры, а так же в игровых автоматах — проигрываю всегда, без исключения. Может хоть тут повезёт? А нет — надо много успеть до неизбежного геймовера.

В первую очередь, посетить надо бы всех подруг молодости. Всех без исключения — тогда есть шанс хоть кого-нибудь выласкать, а это меня сейчас очень беспокоит. И вы станете проявлять подобную озабоченность после четырёх с половиной лет монашеской жизни.

* * *

— Ты откуда взялся?!

Мама одновременно обрадована и испугана — она уже успела изучить мои способности и ей есть от чего испугаться. Что такое розыскные мероприятия и обыски, мама знает не из фильмов и не из книг.

— Да мы вот в город приехали, ма, за цементом. Так вот. Цемент кончился. Через пару часов обратно поедем. Начальник отпустил домой на часик. На побывку, как говорится.

— Подожди. Подожди. А я думала в Ахангаране большой цементный завод? Один из самых крупных в Союзе? Так там что теперь, цемент кончился? Получше не чего не придумал? Ты опять мне лжёшь? Бессовестный! Пожалей уже мать наконец!

Оставив ее вопросы без ответа направляюсь в ванну. Настоящую домашнюю ванну с кучей шампуней, мочалок и чистых полотенец. Чистый кафель без намёка на склизкую чёрную плесень. Запах чистоты. А ещё тут есть защёлка на двери. На короткое время, она спасёт меня от всего мира, который уже изготовился сесть мне на хвост.

Робко залезаю в горячую воду, покрытую нежной периной ослепительно белых ароматных пузырьков. Боже мой! Чтобы испытать оргазм от такой мелочи — купайтесь в общественной, с забрызганной слизью полом душевой несколько лет подряд, и вы непременно почувствуете разницу.

Ах! Что может быть приятнее? Разве что секс? Руки вот сейчас сами так и тянутся, так и тянуться к работе. Нет! Нет! Сейчас упаду на телефункен — и с такой горячей нежностью кого-нибудь взъебу, по всем правилам, с пролонгированной прелюдией, что они эти руки потом мне целовать будут. Я — секс машина для ублажения вагин и прилежащих к ним периферийных устройств. В город пришёл великий праздник неограниченного разврата.

Одеваюсь. Сколько же шмотья у вольных людей! Поверить трудно, что у меня перед тюрьмой было столько шмотья. Тюрьма приучает к аскетизму. Зачем мне было нужно столько тряпья, за всю жизнь ведь не переносить.