Книга Легкая палата - Надежда Нелидова

А что вы хотите после 24-то часов? Мозг ведь не железный. Хотя о чём я. Даже железу дают остыть.

У фашистов была пытка бессонницей. Человеку не давали спать. Человек мог выдержать боль, голод и холод. Но пытка сном – самая бесчеловечная и мучительная – его быстро ломала.

Скорая – это служба, которая может нам всем понадобиться в любой момент, каждую минуту. Не только хроникам, старикам, но и к ребёнку, молодому человеку. Никто из нас не застрахован от несчастного случая.

И вот вместо свежих, полных сил, энергичных людей приезжают выжатые как лимон, подстёгивающие себя кофеином (да чего греха таить, порой чем и покрепче – их единицы, но они бросают тень на добросовестных врачей), не совсем, простите, адекватные от бессонницы люди.

Какую помощь они окажут после 24-х часовой смены? Им самим в этот момент нужна скорая помощь… Под утро они способны разве что на то, чтобы добраться до дому, рухнуть на койку и спать, спать, спать. Это нормальная реакция нормального человека на сутки напряжённого труда.

Но зарплата медиков такова, что они «не спят, спят, спят», а, плеснув в лицо ледяной водой и выпив крепчайшего кофе, снова идут в смену, только дневную. И так по конвейеру.

Вам не страшно? Мне – да.

Возвращаюсь к фельдшерице. В ту минуту, обозвав пациентку, она явно была не человек.

Дело было под утро. За спиной почти 24 часа адской (врачи сами её так называют) работы. Железо – в который раз повторюсь – и то требует периодического отключения, остывания и передышки.

А тут – живой человек. Выплеснула своё истинное, замаскированное белым халатом отношение к больным. Не совладала с собой после суток на ногах. Просто устала. Просто сорвалась. Просто назвала сукой.

ЯМА

«Ты попала в большую беду, девочка. Ты попала в большую беду».

В голове вертится фраза – откуда, из какой книги? Не имеет значения. Сейчас ничего не имеет значения. Как будто на суматошном бегу со всего размаха наткнулась на глухую стену.

Не то что бы я совсем не допускала с собой этого несчастья – здравомыслящий же человек. Но возможность казалась такой ничтожной. Велика ли вероятность, например, что на голову упадёт метеорит? Вот с такой же вероятностью могла угрожать и мне болезнь с коротеньким смертоносным названием.

Как узнала об этом?

Была операция. У нас самая сложная послеоперационная палата – и самая шумная и весёлая. Хохочем по пустякам так, что заглядывают сёстры: «Уж эта шестая палата…» Валяемся на койках, помираем, загибаемся от смеха и держимся за животы: вдруг разойдутся швы?

Всю палату зовут на физиопроцедуры – а меня каждый раз забывают. Почему? Оперировавшая меня хирург объяснила: ждём результатов гистологического исследования. Есть определённые сомнения, давайте подстрахуемся.

Вот я уже дома, хожу на приёмы – а результат всё не поступает. И наступил решающий день. Я ехала в больницу в автобусе, тащившемся как черепаха – хотелось выскочить и попинать его под попу. Потом быстро шла, почти бежала. Потом, не выдержав, бежала со всех ног.

Я приготовила фразу, которую скажу врачу, когда выяснится, что всё хорошо. Я скажу: «Ой, а я уже за стул схватилась, чтобы в обморок не грохнуться». Так я скажу, и врач покачает головой: «Ох уж эти мнительные больные».

Медсестра копалась, как неживая, искала карту. Врач невыносимо долго вчитывалась в свои же собственные размашистые закорючки. И, назвав меня по имени и отчеству, сказала: «Придётся ехать в центральную лабораторию, перепроверить. Гистология не очень хорошая».

Увидев моё лицо, врач поторопилась засыпать сказанное ворохом пустых, вязких, заговаривающих зубы слов. Всего лишь под вопросом, что вы так побледнели? Повезёте материал в республиканский центр – там аппаратура другая, специалисты другие. Уровень другой.

Если, не приведи Бог, подтвердится, нынче это не страшно. 70 процентов больных излечивается. Да любой выходящий на улицу, которому на голову может свалиться кирпич, рискует, в сущности, не меньше меня.

Но почему мне так страстно хотелось оказаться на месте тех, с кирпичом?

Дома, не снимая пальто, прошла в комнату и села на диван. А что оставалось делать? Более никчёмного занятия, чем ломание рук и рыдание, сейчас было не придумать. Легла, укрылась пальто, свернулась клубком, как замёрзший зверёк. Сколько так пролежала? Вставать незачем. И лежать незачем. Всё теперь незачем.

Мне будто вкололи анестетический укол, оставив при этом ясную голову. Следует всё обдумать. С кем оставить сына-школьника. И завтра, когда поеду в Центр, и вообще…

Я в жизни страшно рассеянный и несобранный человек. А тут во мне точно завёлся органайзер. Я чётко, по пунктам в уме расписала все действия на ближайшие часы, на завтрашний день, на неделю, на месяц вперёд.

Дальше заглядывать не будем. Кому звонить, какие поручения дать, какие суммы и на какие цели оставить. И была каменно спокойна: ни слезинки. Хотя когда ехала домой, думала – затоплю слезами улицу.

По иронии судьбы, год назад я была в той самой больнице, куда завтра повезу пробы. Год назад брала интервью у главного онколога республики. Ушла моя подруга. Уходила мучительно, тяжело, возникли вопросы.

– Её, такую нежную, впечатлительную, убил уже один диагноз, – была уверена я. – Разве нельзя было сообщить родственникам, а уж они как-нибудь скрыли бы правду? Ложь во спасение: спасение нескольких лишних месяцев не омрачённой возможности видеть солнце, небо, слышать птиц, общаться с родными.

– По закону, исчерпывающую информацию о болезни пациент должен получать в полном объёме, в доступной для него форме, – разъяснил главврач. – Мы имеем право оповещать родственников только с письменного согласия больного.

Вы предлагаете сообщать диагноз в более мягкой, завуалированной форме, чтобы не «расстроить, не напугать» больного. А вот, представьте себе, не пугается он, не расстраивается.

Скажешь ему: «А, ерунда, там у вас язвочка», – он повернётся и уедет. А ему нужна срочная операция. Кроме того, нельзя лишать больного возможности на финальной стадии делать необходимые распоряжения, решать проблемы наследственного, морального, финансового характера. Во всём мире так. Не нравится закон – ну, пишите депутатам, Путину: пусть меняют Конституцию.

Как было у Кати? Сдала анализ и забегалась, вообще забыла о нём. Звонок от участковой медсестры:

– У вас не очень хороший результат, сможете сегодня подойти?

– А что такое?

– Об этом с врачом…

– Рак?!

Звон в ушах. Легла, где стояла. Трубка уныло пикает на груди – заранее хоронит. Сколько так пролежала?

…Вот на новогоднем снимке Катя сидит между нами: самая хорошенькая золотистая блондинка с сияющими глазами – звёздочками. Вся подалась вперёд: навстречу новому счастью, цветущей молодости, навстречу молодым ожиданиям.