Книга Время - московское! - Александр Зорич

Крыть было нечем. Башкирцев сделал вид, что считает звезды в иллюминаторе. Никита принялся выковыривать из-под ногтей отсутствующую грязь при помощи пластиковой зубочистки в виде крошечной шпаги. Опоясанный ремнями Нарзоев — он безмятежно храпел в кресле справа от Тани — перевернулся на другой бок.

— Гхм… Уважаемые господа и дамы! Я бы предложил остановиться на варианте, который должен устроить Татьяну Ивановну, — провозгласил наконец дипломатичный Штейнгольц.

— Что за вариант?

— Я предлагаю пообещать Татьяне Ивановне, что она будет допущена к исследованию артефактов после того, как научный коллектив в составе меня, вас, Юрий Петрович, и Никиты окончит этап первичных исследований!

— И когда это произойдет? — с надеждой осведомилась Таня.

Уже маячили в розовых далях контуры первой главы диссертации. Или хотя бы статьи. Пусть эта статья будет проходить под грифом «Совершенно секретно» и прочтут ее ровно сто человек во всей Галактике. Но ведь это будет небывалая статья! Это будет бомба! Она сделает себе имя! Пусть даже — в узких кругах!

— Это произойдет, когда этап первичных исследований будет окончен, — сказал Никита с вежливой улыбкой. Дескать, «что тут непонятного?»

В глазах Тани сверкнули недобрые огоньки. «Я тебе устрою в следующий раз «отпускание чувств»! Как заеду в глаз, предатель несчастный!» — подумала Таня.

— Когда это произойдет? Вероятно, не раньше чем через неделю… Но скорее дней через десять… — меланхолично предположил Штейнгольц.

— А вдруг через две недели нас отсюда заберут?! И тогда что же — получается, я вообще ничего исследовать не успею?

— Ну что вы, Танюша, всегда нужно надеяться на лучшее, — невпопад заявил Башкирцев. Штейнгольц и Никита закивали, изображая сочувствие и понимание.

— Ах так? Вот так вот?! — Таня кипела от возмущения. — В таком случае с сегодняшнего дня готовить вы себе тоже будете сами!

— Это, позвольте поинтересоваться, почему? — в один голос осведомились Башкирцев, Никита и Штейнгольц.

— Потому что уровень моей кулинарной компетенции не позволяет мне занимать ответственный пост повара данной спецэкспедиции!

С этими словами Таня выплыла из пассажирского салона со всей решительностью, отпущенной человеку невесомостью.

Как ни старалась она остаться невозмутимой, но от слез обиды не удержалась. Ведь это и впрямь унизительно, когда люди, которых ты считаешь своими друзьями и коллегами, согласны считать тебя подругой, но в коллеги ни за что не принимают!

Выходит, Штейнгольц, Башкирцев и Никита попросту ревнуют ее к артефактам, которые уже зачислили в свою собственность! И даже простым прикосновением к чудесному поделиться с ней не хотят!

Возвращаться в салон ей было противно. Поэтому Таня спешно забралась в скафандр и… отправилась на «Жгучий ветерок». В гости к чоругу Эль-Сиду. В конце концов, он ее когда еще приглашал!

«Все лучше, чем препираться с этими мерзавцами!» — фыркнула Таня.

В одиночку идти на инопланетный корабль было боязно. Но так хотелось, чтобы «эти мерзавцы» за нее поволновались!

Глава 3 По ту сторону надежды

Март, 2622 г.

Город Полковников

Планета С-801-7, система С-801

— Господи! — громко ахнул кто-то. Я вздрогнул.

— Товарищ лейтенант! — позвал меня Семеренко. — Поглядите, что это с ним?!

Пилот был извлечен из кресла и уложен на бетон. Шлем с него подчиненные сержанта все-таки сняли, проявив при этом, надо сказать, недюжинную сообразительность.

Вид у всех солдат был такой, будто они ожидали увидеть человека, а внутри скафандра оказался крокодил.

Нет, старлей Кабрин был человеком. Но человека этого убили перегрузки. Пятнадцать «же», двадцать?

В самом деле, все может быть. С вероятностью одна вторая.

Красавцы истребители, каждый по своей траектории, входили в атмосферу, когда станции защиты хвоста засекли работу радиоприцелов клонских флуггеров. «Орланы» увеличили скорость снижения, но клоны не отставали. И когда станции пропищали «Пуск ракет!», каждый умирал в одиночку.

Кто-то понадеялся на отстреленные ложные цели. Кто-то уходил по азимуту. Возможно, самый боевитый наплевал на приказ «аспидов игнорировать», повернул навстречу клонам, ушел от всех ракет на острых курсовых и все-таки ввязался в драку. Может быть, даже завалил пару мерзавцев.

А старший лейтенант Кабрин опустил нос и пошел к земле по баллистической, как камень. Паниковал парсер, горел сверхстойкий камуфляж, в наушниках гремело: «Температура тысяча двести!., тысяча четыреста!., тысяча восемьсот!» Титанир подходил к точке текучести, на кромках ярились языки плазменного пламени, Кабрин плавал в «красном тумане»…

И ракеты теряли его, захват срывался. А у Кабрина лопались сосуды, потяжелевшая двадцатикратно вода рвала почки, сердечная мышца выбивалась из сил, лишь бы еще хоть раз пропихнуть через аорту кровь, которая вдруг сделалась вязкой, как глина, инертной, как ртуть.

Полминуты — без последствий, минута — госпиталь, полторы — инвалид, две минуты — распухший, синюшно-черный мертвец.

— Старший лейтенант Кабрин был очень смелый человек, — сказал я. — И очень выносливый. По сути он был уже мертв, но летел к нам еще не меньше полутора часов.

— Это что, вирус какой-то? — спросил Семеренко.

— Перегрузки. Сержант, нужно срочно сделать как можно больше копий вот этого. — Я ткнул пальцем в письмо.

— Если у меня планшет работает… А, вот вроде ничего.

— Давайте сразу десяток.

Я с опаской следил за письмом, исчезающим в щели сканера. То-то смеху будет, если зажует! Планшет у сержанта допотопный, по всему видно — из мобзапасов.

Не зажевал… Но копии печатал раздумчиво.

— Пушкин! Что ты тут за бюрократию развел, понимаешь?

Я поднял свои ясные, войною промытые очи, которые враз округлились от изумления. Опершись о стойку шасси «Орлана», с видом самым независимым и немного скучающим стоял Меркулов.

Одет он был полностью по форме, но не брился уже давненько. Левый рукав шинели — отрезан. Та же участь, надо полагать, постигла китель и рубаху. Вся левая рука от кончиков пальцев до плеча была плотно забинтована, а поверх — замотана прозрачной теплоизоляцией со множеством дутых пузырьков.

Капитан-лейтенант пребывал при пистолете и мече, а сверх того со здорового плеча свешивались перевязи еще двух палашей — пехлеванских, трофейных.

Я так офонарел, что от неожиданности перешел на «ты».

— Ты?..

— Что ты на меня уставился, как на привидение? Я, я, что мне сделается… А вот тебя, чертяку, увидеть не ожидал. Так чем это вы страдаете?