Книга Что-то со мной не так - Лилия Дэвис
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василий был настолько застенчив, что порой краснел от смущения даже под кротким взглядом своей собаки, когда пытался привлечь ее внимание каким-нибудь глупым действием. Разговаривая с друзьями по телефону, он придумывал фантастические интерпретации тому, что они говорили, и отвечал неуклюжими замечаниями, которые вызывали у них недоумение и заставляли нервничать.
В незнакомой компании он говорил слишком тихо, почти неслышно, опасаясь, что его высказывание неправильно поймут. А то, что каждый раз, когда он говорил, люди смотрели на него озадаченно, поскольку либо с трудом разбирали его тихую речь, либо вообще не замечали, что он что-то сказал, еще больше подрывало остатки его уверенности в себе.
Иногда он не знал, следует ли ему прощаться с новым знакомым, и находил компромисс: шептал что-то неразборчивое, глядя при этом в сторону.
Он не знал точно, когда благодарить хозяйку за приглашение на обед или вечеринку. И из-за этой неуверенности мог поблагодарить ее много-много раз. Создавалось впечатление, будто он не верил, что его слова имеют какой-то вес, и надеялся на накопительный эффект, которого нельзя достичь разовым высказыванием.
Василия озадачивало то, что навык социального общения не давался ему так же естественно, как другим. Он пытался научиться этому, внимательно наблюдая за окружающими, и в какой-то мере ему даже иной раз удавалось преуспеть. Но почему это достижение ему давалось с таким трудом? Порой он чувствовал себя ребенком, выросшим среди волков и лишь недавно присоединившимся к человеческому обществу.
Василий постоянно влюблялся – даже в самых унылых простушек, потому что жил в своей деревне так изолированно, что одиночество в конце концов брало верх над внутренним отвращением; а когда наступало отрезвление от очередного безумия, он испытывал еще большее отвращение и смущение.
Трудно складывались отношения Василия с девушкой из бакалейной лавки. Ее холодность его оскорбляла. Дома он порой доводил себя до ярости и вслух выкрикивал язвительные замечания в ее адрес. Потом ему становилось стыдно, и он старался образумиться, напоминая себе, что она всего лишь непривлекательная девушка, живущая в захолустном городке и работающая в бакалейной лавке, существо, лишенное надежд, идеалов и будущего. Это помогало ему вернуть себе чувство собственной значимости. Потом он вспоминал один день предыдущей осени. На соревнованиях по стрельбе, устроенных на вершине нависавшего над городом холма, она щеголяла в белой шляпе и, увидев его, лишь небрежно кивнула, хотя все вокруг пребывали в самом приподнятом настроении. Словно этого было недостаточно, отдача от выстрела его ружья по мишени, установленной на соседней вершине, была такой сильной, что плечо у него оказалось серьезно ушибленным. Все смеялись. Да ладно, сказал он себе, в конце концов они всего лишь неопытные охотники, а он всего лишь толстый интеллигент.
Случались дни, когда все шло не так, несмотря на его лучшие намерения. Все, что требовалось ему для работы – ручка, блокнот, сигареты, – оказывалось не на месте; не успевал он устроиться за столом, как его звали к телефону или выяснялось, что кончились чернила; вернувшись к работе, он вдруг ощущал голод, а на кухне его задерживало какое-нибудь происшествие, и, снова садясь за работу, он был слишком рассеян, чтобы думать.
После часа успешной работы все остальное время могло оказаться потерянным: почувствовав, что день обещает стать плодотворным, он под влиянием этого ощущения решал сделать перерыв и размять ноги в саду. Выходил, смотрел на небо, его внимание привлекала какая-нибудь незнакомая птица, он возвращался, снимал с полки книгу по орнитологии и следовал за птицей за пределы сада, продираясь сквозь кусты, царапавшие лицо, и носками собирая колючки. Вернувшись домой, он чувствовал себя слишком разгоряченным и усталым, чтобы снова приняться за работу, и с чувством вины ложился отдохнуть, предавшись какому-нибудь легкому чтению.
Иногда у Василия возникало подозрение, что над своими статьями он работает только потому, что ему нравится писать авторучкой с черными чернилами. Он, например, не мог написать ничего сто́ящего шариковой ручкой. И работа совсем не шла, если он пользовался синими чернилами. Когда они с сестрой играли в джин, он любил вести счет – однако если под рукой был только карандаш, он предоставлял делать записи сестре.
Ручка нужна была ему и для других занятий: он составлял списки на клочках белой бумаги и хранил их сложенными в маленькие стопочки. В одном списке перечислялось то, что он должен будет сделать, когда в следующий раз поедет в город (походить по беднейшим кварталам, сфотографировать некоторые улицы), во втором – что он должен сделать перед отъездом в город (сходить к озеру, совершить прогулку длиной в целый день). На еще одном листке он набросал гипотетическое расписание идеального дня, выделив время на физические упражнения, работу, серьезное чтение и переписку. Далее шел список снаряжения для отдыха на лоне природы, куда входили складной письменный столик и портативная плитка, – общий вес не должен превышать сорока фунтов. Были и другие списки – к примеру, список неразрешимых проблем, с которыми он столкнулся при изучении иностранных языков, сюда же прилагался список источников для поиска ответов (к списку того, что должен сделать в городе, он приписал: сходить в библиотеку).
Но вместо того чтобы помочь ему упорядочить жизнь, эти списки, наоборот, ее осложняли. Работая над таким списком, он, бывало, отправлялся в какую-нибудь комнату проверить название книги или дату и начисто забывал, зачем туда пришел, отвлекшись на другой незавершенный проект. Он получал от самого себя множество не связанных друг с другом указаний, которых не мог запомнить, и порой целое утро безрезультатно метался из одной комнаты в другую. Странный провал существовал у него между намерением и действием: сидя за письменным столом, но не работая, он мечтал о совершенстве во многих отношениях, и это приводило его в приятное возбуждение. Но стоило ему сделать шаг к достижению этого совершенства, как его охватывала неуверенность перед лицом предстоящих задач. Случались дни, когда он просыпался, придавленный таким тяжким грузом уныния, что не мог выбраться из постели, и оставался лежать в ней весь день, наблюдая, как солнечный луч постепенно переползает через пол и движется вверх по стене.
Представление Василия о себе. Василий был исключительно здоровым, подвижным и бесстрашным мальчиком – так он продолжал думать о себе и теперь. Даже став жертвой множества болезней, которые следовали одна за другой почти без перерыва в течение нескольких лет, он продолжал считать каждую из них чем-то неожиданно свалившимся – и даже занятным – для мужчины с таким отличным здоровьем, как у него. Он упорно не желал признавать, что становился слабым, пока однажды его сестра, заехавшая навестить его, когда он страдал мучительным приступом синусита, со свойственной ей прямолинейностью не заявила, что в жизни не видела человека, который бы так часто болел.
