Книга Фабиола - Николас Уайзмен

Фабиола провела весь день в тревоге, стараясь унять свое волнение и преодолеть страх.

XI

На другой день, желая развлечься и отойти от пережитых волнений, она отправилась к своему богатому соседу Хроматию. Хроматий занимал прежде должность префекта, потом, обратясь в христианство, вышел в отставку и поселился на своей вилле, где он разместил приехавших с ним новобращенных Себастьяном христиан; у него жил также всеми уважаемый священник Поликарп, которому поручено было преподавать вновь обращенным догматы веры и укоренять в них твердые правила нравственности.

Фабиола, как и другие язычники, не знала, что именно происходит на вилле Хроматия, но слышала рассказы о странной жизни, которую вел хозяин. Говорили, что к нему съехалось множество гостей, которые в высшем римском обществе были неизвестны; что никаких пиров и увеселений по случаю приезда их дано не было; что Хроматий отпустил на волю всех своих рабов, но что многие остались служить ему по-прежнему; что все гости, по-видимому, близко знакомы и даже дружны между собою. Все эти слухи возбудили любопытство Фабиолы; старик Хроматий знал и любил ее с детства, и это давало ей возможность навестить его и во всем удостовериться собственными глазами.

Фабиола выехала рано утром. Ее деревенская коляска была запряжена парою лошадей. Дождь, шедший накануне, прибил пыль и блистал еще алмазными каплями на широких пурпурных листьях и ярких цветах вьющихся растений, которые гирляндами тянулись от одного дерева к другому. Скоро Фабиола достигла вершины холма, покрытого лавровыми кустами, между которыми стройно и высоко поднимались светло-зеленые пирамидальные тополя и темные кипарисы. На белых стенах виллы вырисовывались их грациозные формы. Войдя в ворота, Фабиола с удивлением заметила, что все углубления в стенах виллы был пусты. Еще недавно в них красовались чудные статуи богов и богинь.

Хроматий, хотя и страдал подагрой, вышел навстречу Фабиоле и с радушием спросил у нее, какие она имеет известия о своем отце, который, по слухам, отправился в Азию[4]. Фабиола расстроилась: она ничего не слыхала об этом, и ей было вдвойне обидно, что чужие люди знают об ее отце больше, чем она, родная дочь. Хроматий, заметив ее печаль, сказал, что, вероятно, это только пустые слухи, и предложил ей пройтись по саду. Фабиола заметила, что в саду, как и в нишах виллы, нет ни одной статуи. Когда они дошли до грота, из которого вытекал ручей и который раньше был украшен статуями нимф и богов, Фабиола увидела, что и здесь не осталось ни одной статуи. Грот был пуст и представлял собою обыкновенную сырую яму. Фабиола не могла более выдержать и сказала:

— Какой каприз овладел тобою, что ты велел вынести все статуи — лучшее украшение виллы?

— Дитя мое, — сказал старик кротко, — какую пользу приносили эти статуи?

— Не везде надо искать одной пользы, прекрасное потому и полезно, что оно прекрасно. Что ты сделал с этими дивными произведениями искусства?

— Боги и богини, — отвечал старик улыбаясь, — погибли под железным молотком кузнеца: их разбили вдребезги.

Фабиола стояла пораженная. Разбить молотком дивные произведения искусства казалось ей варварством.

Так, наверное, решим и мы с вами. И Фабиола со своей точки зрения, и мы, исходя из своих представлений, будем, конечно, правы, но христиане первых веков находились в совершенно ином положении, и им следует простить их желание уничтожить статуи и вообще все языческие памятники. Для нас статуи Юноны, Венеры, Юпитера представляют только великое произведение древнего резца. Мы любуемся красотою линий, изваянием, полным грации величия, жизнью, разлитой в мраморе будто посредством волшебства, — и все это волшебство создается только искусством. Но христиане, жившие среди язычников, поклонявшихся статуям, как богам и богиням, принуждавших христиан поклоняться им, видели в статуях только богохульство, только идолов, и, исповедуя единого истинного Бога, разбивали изображения Венер, Юпитеров, Юнон, как идолов. Мысль об искусстве необходимо должна была исчезнуть в условиях яростной борьбы мировоззрений. Не время было думать о резце того или другого скульптора: шла борьба за принципы, за убеждения, за веру.

Хроматий не мог объяснить всего этого Фабиоле; он старался отделаться общими словами.

— Да ты стал настоящим варваром, — сказала Фабиола с удивлением и досадой, — чем ты можешь оправдать свой ужасный поступок?

— Я состарился, дитя мое, и сделался умнее. Я пришел к убеждению, что Юпитер и супруга его Юнона никогда не существовали, а если и существовали, то были такие же боги, как мы с тобой, — ну, я и счел за лучшее отделаться от изображения этих богов.

— Да я сама не верю ни в Юпитера, ни в Юнону, — сказала Фабиола, — но сохранила бы статуи как произведения искусства.

— Да, если б их можно было сохранить только как произведения искусства; но когда обязывают поклоняться им как богам, приносить им жертвы, чтить их, то это дело другое.

— Зачем в таком случае ты их не продал?

— Чтобы другие не поклонялись им, как богам. Я бы счел это за преступление.

— Так зачем же, — приставала Фабиола, — виллу твою называют и теперь «виллой статуй»?

— Я хочу переименовать ее и назвать «виллой пальм».

— Премилое имя, — сказала Фабиола, не улавливая намека Хроматия, понятного только христианам.

Мученики у первых христиан обыкновенно представлялись с пальмой в руках, и до сих пор сохранилось выражение: «он принял пальму мученичества». На вилле Хроматия жили христиане, и все они молились Богу, чтоб Он дал им силу и мужество умереть бестрепетно.

Хроматий и Фабиола сели на скамью в уединенном месте сада. Фабиола сказала:

— Знаешь ли, о твоей вилле ходят странные слухи...

— В самом деле? Какие же? — спросил Хроматий.

— Говорят, что у тебя проживает множество никому неизвестных людей, что ты никого не принимаешь, что ты ведешь жизнь философа, что твой дом представляет собой нечто вроде платоновской республики.

— Ну что ж! Это весьма лестно для меня, — сказал Хроматий.

— О, это еще не все. Говорят, что вы все отказываетесь от пищи и удовольствий, что вы даже морите себя голодом.

— В самом деле? Так в публике интересуются мной... Странно! Пока на моей вилле давались обеды, пиры и ужины, пока сюда съезжались щеголи, пока целые ночи напролет музыка, болтовня, песни не давали спать соседям, обо мне никто ничего не говорил. Теперь, когда я живу тихо, спокойно, уединенно, в небольшом кругу людей, мне близких, но тихих и скромных, мною стали интересоваться! Странное дело.

— Однако какой же образ жизни вы ведете? — спросила Фабиола.

— Мы проводим время, стараясь развить в себе лучшие качества человека. Мы встаем так рано, что я не хочу назвать тебе часа, чтобы не испугать тебя, и исполняем наши религиозные обряды. После этого все мы принимаемся за занятия: кто читает, кто пишет, кто работает в саду и в доме. В назначенные часы мы собираемся опять и читаем вслух книги, которые просвещают ум и смягчают сердце, или слушаем поучения тех, которые взяли на себя труд руководить нами. Мы едим только плоды, рыбу и овощи — и отказались от мяса, но я тебя уверяю, что не сделались от того угрюмее, напротив!