Книга Фабиола - Николас Уайзмен

Однажды Фабиола приказала Сире читать ей вслух вновь полученную из Рима книгу. Сира открыла ее, прочла несколько строк и опять закрыла. — Извини меня, — сказала она Фабиоле, — но мне бы не хотелось читать эту книгу. Писавший ее насмехается над всем, что должно быть дорого и свято для человека. Есть вещи, над которыми смеяться нельзя, которые должно чтить, пред которыми должно преклоняться.

— Ну что же, ты преклоняйся сколько хочешь, никто тебе не помешает, — сказала, смеясь, Фабиола, — всякий рассуждает по-своему.

— Конечно, это так, но есть вещи, которые все обязаны чтить, и о них не может быть различных мнений.

— Какие же это вещи?

— Уважение к добродетели и самоотвержению, отказ от порока и всякого зла, исполнение долга.

— Долга! Да, по правде сказать, я не знаю, где долг. По-моему, надо жить весело, пока живется, — все остальное пустяки и вздор.

— А по-моему, совсем напротив. Первый долг человека -любить и бояться Бога, второй — любить людей, как самого себя, наконец, есть еще долг в отношении к отцу и матери, к родным и друзьям. Смеяться над этим — преступление!

— «Бог», сказала ты, — но я Его не знаю. Я знаю богов и богинь, их много, им поклоняются в наших храмах невежды. Неужели ты думаешь, что я так глупа, что верю в существование Юпитера — громовержца или Минервы, богини мудрости, которая выскочила из головы Юпитера, своего отца, одетая в латы, или в Венеру, родившуюся из пены волн морских и удивившую весь свет своими похождениями?

— Я тоже не верю в этих богов и чувствую к ним и их приключениям невыразимое отвращение. Я говорю тебе о Боге, создавшем мир видимый и невидимый, тебя, и меня, и всех людей. Он был и будет. Понять Его нельзя, но почувствовать можно. Он источник всех благ и всякой жизни.

Сира говорила с глубоким убеждением. Фабиола не понимала ее, но слушала внимательно, все более и более удивляясь. Просветлевшее лицо Сиры произвело нанес впечатление.

— Все, что ты говоришь, прекрасно, но ведь это мечты, — сказала Фабиола, — ну кто, скажи мне, может любить другого, как самого себя? Положим, что можно любить дочь, отца, свое дитя, но не до такой же степени. Мой отец любит и балует меня, но едва ли он любит меня так, как самого себя! Да и требовать этого невозможно; но любить чужого, как самого себя... полно, это бредни!

— И однако, были люди, которые доказали это и своей жизнью, и своей смертью, — сказала Сира.

— Кто они? Где они? — спросила Фабиола, — я их не знаю и никогда не слыхала о них.

— Ты о многом не слыхала, добрая госпожа моя, но это еще не доказательство.

— Так расскажи мне, — сказала Фабиола, — расскажи мне все, что ты видела, все, что ты знаешь.

— Сразу все не расскажешь, — сказала Сира, — да и время еще не настало... ты всему не поверишь... решишь, что я тебя обманываю.

— О, нет, я этого никогда не подумаю. Я знаю, что ты никогда не лжешь. Ну, говори же скорее!

— Избавь меня! На этот раз довольно, притом в твоем голосе, в твоем нетерпении я вижу больше любопытства, чем серьезного желания узнать и понять то, о чем ты не слыхала до сих пор. Для тебя это развлечение, а для меня... Для меня эти истины — святыни!

В эту минуту приехавшие к Фабиоле посетители прервали ее разговор с Сирой. Сира была этому рада. Она ждала для серьезного разговора с Фабиолой более удобной минуты, когда Фабиола будет готова воспринять ее слова всем своим существом, а не просто удовлетворить любопытство.

К этому времени отношения между Сирой и Фабиолой приняли совершенно иной характер, чем в начале нашего повествования. Если раньше гордая Фабиола считала Сиру за животное, то теперь она изменилась до того, что сделалась, сама того не замечая, внимательной ученицей своей невольницы. День за днем все большее и большее влияние приобретала Сира над умом и сердцем Фабиолы.

Постепенно эти две женщины, — одна богатая патрицианка, другая — бедная рабыня, обе умные, обе красавицы, обе образованные, одна язычница, другая христианка, полюбили друг друга. Фабиола незаметно для себя усвоила многие понятия Сиры. Уединение, в котором они жили, этому способствовало; они проводили вместе все утро и постоянно беседовали. Много слушала Фабиола, много говорила Сира.

Однажды они, по обыкновению, вдвоем удалились в покои Фабиолы. Фабиола полулежала на богатом ложе, напоминающем по форме нынешние кушетки, а Сира сидела у ее ног.

— Да, — сказала Фабиола, — ты открываешь мне каждый день целый мир новых понятий. Скажи мне, правильно ли я поняла твои вчерашние слова? Ты говорила, что есть всесильный, благой и бессмертный Бог, который создал нас и находится между нами и с нами, когда мы собираемся во имя Его. Ты говорила, что Он видит и знает самые сокровенные наши помыслы, что Он прощает тех, которые раскаиваются в дурных помыслах и делах, и что Его милосердие так же бесконечно, как и Сам Он; что перед Ним мы все равны и что Он для всех нас Отец, что мы все — Его дети. Я помню, что ты сказала мне почти то же самое в тот день, когда... когда ты... Ах, прости меня, милая Сира, прости мне мою жестокость ! Как я могла поступить с тобою так безжалостно! Можешь ли ты простить мне?

Фабиола в сильном волнении схватила Сиру за руку и умоляющим взором взглянула ей в глаза.

— Не вспоминай об этом, прошу тебя, — сказала Сира. — Я счастлива, если порыв твоего гнева был первой причиной нашего сближения. Видно, милосердному Богу угодно было привести тебя к Нему, и Он избрал меня недостойным орудием твоего первого к Нему приближения и спасения.

— Но твой Бог так велик, так милосерден, так благ, что я не знаю, как мне поклониться Ему и каких жертв Он требует.

— Лучшая жертва Ему — сокрушенный дух и смиренное сердце, — сказала Сира.

— Но у вас, верно, есть книга, которая учит вашему закону и говорит о Твоем Боге. Есть такая книга ? Я бы хотела прочесть ее.

— Книга есть. Это учение завещал нам Сын Божий, эту божественную книгу мы называем Евангелием.

— Сын Божий ! — воскликнула Фабиола и закрыла пылавшее лицо руками. — О, Сира ! Сира ! ты... ты... Оставь меня; ты испугала меня, ты меня убила... Сира, неужели ты ?...

Фабиола не договорила. Она встала и, дрожа от волнения, вышла из комнаты. Мысль о том, что Сира является христианкой, поразила ее. Она слышала, что христиане поклоняются Богу и Его Сыну; но с другой стороны, ей так много рассказывали ужасов, она наслышалась таких страшных обвинений, и так привыкла презирать христиан, о которых не имела ни малейшего понятия, что была буквально уничтожена в первую минуту своего открытия. Как ? Умная, добрая, чистая девушка, пленявшая ее своими добродетелями и высокими чувствами, была христианкой !... Стало быть, христиане не те, что о них говорили и думали; стало быть, это люди добрые и чистые, а если они сделались такими потому, что они христиане, то...

Но здесь ум Фабиолы отступал. Ей, патрицианке, гордой римской гражданке, беседовать с рабыней-христианкой, учиться у нее, подчиняться ей, поверить... Нет, это невозможно! Фабиола не верила уже давно в своих богов; она желала верить в единого, милосердного, вездесущего Бога; она вспомнила, что еще Сократ верил в этого Бога и называл Его невидимым; но это не значило еще сделаться христианкой !