Книга Гуд бай, Берлин! - Вольфганг Херрндорф

– Прекрати. Это отвратительно.

– Мой дядя…

– Плевать мне на твоего дядю! Не гей я, черт подери! Ты не замечал, что у меня всю дорогу дерьмовое настроение?

– Это потому что я не включаю поворотники?

– Нет! Это потому что я не гей, болван.

Чик непонимающе уставился на меня. Я молчал, не желая ничего объяснять. Мне не хотелось и этого говорить – как-то само вырвалось. Я еще никогда ни с кем не говорил о таких вещах и не собирался начинать сейчас.

– Не понимаю. Как это понять? – спросили Чик. – Ты не гей, потому что у тебя плохое настроение. Так, что ли? Да?

Я обиженно смотрел в окно. Мне было уже все равно, что мы встали на светофоре, и два старика уставились на нас через лобовое стекло. Наверное, они сейчас позвонят в полицию и нас задержат. Мне даже хотелось, чтоб нас задержала полиция. Тогда, по крайней мере, была бы хоть какая-то движуха.

– Ну, так дерьмовое настроение – почему?

– Потому что это будет сегодня, черт возьми.

– Что будет сегодня?

– Да вечеринка, черт возьми. Тусня у Татьяны.

– Вот не надо мне сейчас заливать только потому, что у тебя проблемы с ориентацией. Вчера ты говорил, что не хочешь туда.

– Ну, конечно, я туда не хочу!

– Так, по-моему, в этом нет ничего страшного, – повторил Чик, кладя руку мне на колено. – Меня вообще не колышут твои сексуальные проблемы, и я никому о них не расскажу, клянусь.

– Я могу доказать, – сказал я. – Хочешь?

– Чтоб ты мне доказал, что ты не гей? Уфф… – Он замахал руками, отгоняя невидимых мух.

Мы уже проехали мимо станции Шпрингпфуль. На этот раз Чик припарковался не прямо перед нашим домом, а на узкой боковой улочке, в тупике, где никто не мог видеть, как мы выходим из машины. Когда мы, наконец, поднялись ко мне в комнату, Чик все еще смотрел на меня так, будто он Бог знает что обо мне узнал.

– Я не отвечаю за то, что ты сейчас увидишь. Только не смейся. Если ты будешь смеяться…

– Да не буду я смеяться.

– Татьяна обожает Бейонсе, ты в курсе?

– Ну да. Я бы спер для нее какой-нибудь диск, если б она меня пригласила.

– Так вот… Смотри.

Я вытащил рисунок из ящика. Чик взял его и стал рассматривать, держа на вытянутых руках. Но заинтересовал его не столько рисунок, сколько обратная сторона, где я аккуратно заклеил разрыв скотчем, так что спереди было почти не заметно. Он внимательно посмотрел на разрыв, потом снова на рисунок и сказал:

– Ни фига себе какие чувства.

Он сказал это серьезно, без тени издевки, меня это как-то даже цепануло. В первый раз у меня мелькнула мысль: «Да этот парень вовсе не так уж глуп». Чик заметил надрыв на листе и сразу сообразил, в чем дело. Мне кажется, я знаю не так уж много людей, которые бы сразу это заметили. Чик посмотрел на меня очень серьезно, мне это понравилось. Он умел шутить. Но когда нужно было, он переставал шутить и становился серьезным.

– Сколько ты это рисовал? Месяца три? Выглядит совсем как фотка. А что ты хочешь теперь с этой штукой делать?

– Ничего.

– Нет, ты должен что-нибудь сделать.

– Что я могу сделать? Пойти к Татьяне и сказать: «С днем рождения! Я приготовил для тебя небольшой подарок. Ничего страшного, что ты не пригласила меня, а позвала каких-то идиотов. Я не в обиде, правда. Я просто случайно шел мимо и сейчас же уйду. Надеюсь, тебе эта картинка понравится – я три месяца над ней корпел…»?

Чик поскреб шею, положил рисунок на стол, внимательно посмотрел на него, покачал головой, потом снова взглянул на меня и сказал:

– Именно так я бы и сделал.

17

– Серьезно, так и надо поступить. Если ты ничего не предпримешь, ты просто сумасшедший. Давай-ка заедем туда. Это все фигня, не думай, что это стыдно. Когда сидишь в краденой «Ниве», уже ничего не стыдно. Надевай свою крутую куртку, хватай рисунок и залезай в машину.

– Never.

– Окей, ждем до сумерек, и тогда ты залазишь в машину.

– Не-е‑е.

– Почему?

– Меня не приглашали.

– Тебя не пригашали! И что? Меня вон тоже не приглашали. Знаешь почему? Все логично. Кто же будет приглашать какую-то русскую задницу? А тебя знаешь, почему не пригласили? Вот видишь, ты не знаешь. А я знаю.

– Ну так скажи мне, герой! Потому что я зануда и фигово выгляжу.

Чик покачал головой:

– Вовсе не фигово ты выглядишь. А может, и фигово. Но не в этом дело. Штука в том, что нет причин тебя приглашать. Тебя вообще не заметно. А нужно, чтобы было заметно, черт дери.

– В каком смысле «заметно»? Каждый день приходить в школу бухим?

– Нет. Черт возьми! Если бы я выглядел, как ты, жил бы в таком доме и носил такие шмотки – меня б уже сто раз пригласили.

– Тебе, может, шмотки нужны?

– Не увиливай. Как только начнет темнеть, едем в Вердер.

– Never.

– Да мы не пойдем на вечеринку. Мы только мимо проедем.

Что за безумная идея! Точнее, в строгом смысле, это аж три идеи, и каждая из них – безумная: заявиться без приглашения, проехать на «Ниве» через весь Берлин и – самое безумное – взять с собой рисунок. Ведь ясно же, что Татьяна тоже сообразит, в чем дело. Я абсолютно не хотел никуда ехать.

Пока Чик вез меня в Вердер, я, как заведенный, повторял, что не хочу туда. Сначала я говорил, чтоб он разворачивался, потому что я передумал, потом нудел, что мы даже не знаем точного адреса, и, наконец, клялся, что ни за что не выйду из машины.

Всю дорогу я просидел, скрестив руки на груди и зажав ладони подмышками. На этот раз не потому, что боялся оставить отпечатки пальцев, а чтоб незаметно было, как дрожат у меня руки. Бейонсе лежала передо мной на торпеде и тоже дрожала.

Нервничал я жутко, но заметил, что Чик едет осторожнее, чем утром. Он избегал двухполосных улиц и, издалека заметив красный свет, сразу снимал ногу с газа, чтобы долго не торчать на светофоре на виду у прохожих. Один раз нам пришлось остановиться на обочине: пошел дождь, а дворники у нас не работали. К тому времени мы уже почти выехали из Берлина. Лило как из ведра. Впрочем, всего пять минут – грозовой ливень. А после дождя воздух пах офигенски…

Я смотрел, как ветер разгоняет капли на лобовом стекле, впервые чувствуя, как это странно, сидя в чужой машине, рассекать по улицам вечернего Берлина, ехать по аллеям на востоке города, мимо пустынных заправок, по указателям на Вердер. Вдруг из-под черных туч показалось красное солнце. Я больше ничего не говорил, и Чик тоже молчал, и я был счастлив, что он так решительно ухватился за эту вечеринку, на которую я якобы даже не хотел попасть. Три месяца я ни о чем другом не думал – и вот теперь это все-таки случится, и я предстану перед Татьяной в самом смехотворном свете.