Книга Три мушкетера в Африке - Енэ Рейтэ

– Я не терплю, сержант, – заявил капитан Потрэну, – когда к уставным отношениям примешиваются личные.

Тем временем из нашего форта в некий отдаленный оазис была отряжена группа из восьми человек для наведения порядка среди взбунтовавшихся аборигенов. Предполагаемый срок службы – три месяца.

Потрэн воспользовался случаем отыграться на нас и включил в отряд Альфонса Ничейного. Он знал, что делал: разделить нас – значит одержать победу.

В похоронном настроении мы сидели в буфете.

– Не знаю, как вы, – начал разговор Альфонс Ничейный, – а лично я рад, что наконец-то вырвусь из этой крепости. Не для того человеку дана жизнь, чтобы куковать в каменных стенах и казарменную баланду хлебать.

– Думаешь, в Сахаре тебя станут деликатесами кормить и джазом увеселять? – угрюмо буркнул Чурбан Хопкинс, привыкший видеть мир в розовом свете.

Никогда еще я не видел его таким мрачным. Впрочем, и мне было не до веселья. Черт возьми, но мы же свыклись: в опасности ли, в безделье, в тяготах африканской службы – всегда держались плечом к плечу!

– Надо что-то предпринять, чтобы нам не разлучаться, – сказал я, ломая голову в поисках какого-нибудь ловкого выхода. – Может, попросить капитана, пусть и нас включит в этот отряд…

– Я все равно не потащусь в их оазис.

– Что ты хочешь этим сказать?

– Я должен попасть в Игори.

– Совсем рехнулся?!

– Будь добр, объясни честь по чести! – рявкнул Хопкинс. – Несет какую-то хренотень, ни черта не поймешь!

– Если уж мне предстоит уйти из форта, расстаться с лучшими друзьями, – грустно сказал Альфонс, – тогда я по крайней мере должен выяснить, что же так всполошило Франсуа Барре. Что там творится, в этом Игори.

Альфонс Ничейный напоминал рысь не только проворством и способностью двигаться неслышно; его тонкое, умное лицо, вкрадчивые манеры, изощренная хитрость, с какой он умел исподволь заарканить вас и заставить плясать под свою дудку, придавали ему сходство с хищником из породы кошачьих.

Это его трогательное «расстаться с лучшими друзьями» сразу настораживало.

– Если отправишься в Игори, – сказал Хопкинс, – то не только лучших друзей потеряешь, но и последние мозги. Железную порогу не терпится строить, что ли?

– Ваши упреки справедливы, – опустил голову Альфонс. – Но мне бы и в голову не пришло подвергать вас опасности.

– Ты за меня не бойся! – вскипел Хопкинс. – Я уж как-нибудь сам о себе позабочусь!

Враскачку он выкатился на своих кривых ногах из буфета, с такой силой хлопнув дверью, что на столе звякнули бутылки, а портрет маршала Жоффра свалился на пол.

– Вы оставайтесь здесь, – спокойно продолжил Альфонс. – А я обещал Ивонне, что доведу это дело до ума.

– Значит, вы переписываетесь?

– Да… Иногда обмениваемся письмами… – Он явно был смущен.

Вот так новости! Переписывается с красоткой, а от нас скрывает. Здесь дело не чисто… Вон, глаза отводит, чтобы не встречаться со мной взглядом.

– Обо мне она что-нибудь пишет?

– Так, несколько строчек… – пробормотал он. – Турецкий Султан ей все уши прожужжал про твои дурацкие романы…

– Ты не имеешь никакого права скрывать от меня! Предупреждаю: если не прочтешь мне письмо, я все напишу мадемуазель Барре про твои штучки!

– Если желаешь, прочту, хотя вообще-то и не обязан… В конце концов, это мое личное дело…

– Кому сказано, читай письмо! Иначе тебе не поздоровится.

Похоже, мой решительный тон возымел действие. Впервые за все время я увидел, как этот закоренелый упрямец пошел на попятный. Он молча полез в карман и достал письмо.

– Не верится, что все это написано искренне, – тихо обронил он и принялся читать: – «…В своем последнем письме вы ни словом не обмолвились о господине Фаулере…». Извини, я стараюсь выбирать самую суть, – растерянно промолвил он.

Я улыбнулся – тут и дураку ясно, что к чему. «Ревность – дьявольская отрава и средств не выбирает», – сказал когда-то некий великий человек.

– Не беда, продолжай.

– «Заинтересовала меня личность Вашего друга, – продолжил Альфонс. – Отчего судьба ни разу в жизни не свела меня с человеком, который не только начитан и образован, но и славится своим знаменитым ударом левой. А сколько в нем душевности, ума, рыцарского благородства… Он один воплощает в себе все достоинства трех мушкетеров. Чутье подсказывает мне, что именно ему суждено открыть тайну моего брата и в один прекрасный день наяву предстать предо мною…» – Он умолк.

– Давай дальше! – взволнованно воскликнул я.

– Все, на этом письмо кончается.

– Неправда!

– «Если бы я могла пожать его сильную, мужественную руку, счастью моему не было бы предела. Как, по-вашему, оказал бы мне честь знакомства этот во всех отношениях незаурядный человек?»

– Некрасиво с твоей стороны скрывать от меня подобные высказывания в мой адрес!

– Это почему же? Кто из нас занимается делом Франсуа Барре – ты или я? Уж не воображаешь ли ты, будто я лезу в пекло только ради того, чтобы эта удивительная девушка досталась тебе?!

– Но в сердце своем она отдала предпочтение мне, – перешел я на высокий стиль.

– Она полюбит того, кто ценою собственной жизни раскроет тайну ее брата. В Игори отправляюсь я, значит, мне и быть воплощением всех трех мушкетеров, вместе взятых!

– А что это за история… с тремя мушкетерами?

– Был случай, когда три бравых солдата, рискуя жизнью, доставили французской королеве алмазные подвески от герцога Букингемского.

– Надо же… а я и не слыхал! Торчишь тут в каменных стенах, как заживо погребенный. Ни тебе радио, ни газет, вообще никакой информации.

– Короче, заруби себе на носу: я не для того рвусь в Игори, чтобы таскать для тебя каштаны из огня! Или, может, ты стремишься попасть в колонию, угодить из огня да в полымя?

– Не твое собачье дело! – огрызнулся я, оставив его ни с чем.

3

На другой день Альфонс Ничейный нес караул у цистерны с водой. Завидев, что приближается патруль с обходом, он мигом отставил ружье, уселся на камень с километровой отметкой и закурил сигарету.

– Рядовой! Умом подвинулся или окосел? – обрушился на него старший патрульный.

– Ну, выпил малость… Эка беда!

Голову даю на отсечение, что Альфонс не брал в рот ни капли, зато назавтра он уже обретался в камере, на пару с Левином, которому мы при всяком удобном случае старались переправить рыбки. Запал нам в душу этот чудаковатый, флегматичный оборванец. Почему – лучше не спрашивать. В большинстве случаев симпатии и антипатии между людьми причинами не объяснишь. По-моему, здорово сказано, не так ли?