Книга Встречи на ветру - Николай Беспалов

Мне бы пора домой, там мама одна, но я же любопытная. И потом, уходя, я видела, что мама в моем обществе не нуждается. Посижу немного, послушаю старика. Позже я узнаю, что Моисею Абрамовичу всего-то пятьдесят восемь лет.

– Тут в Мариуполе я окончил училище, отсюда меня забрали в РККА, тут почил в бозе мой отец. Мамаша после смерти Абрама Боруховича – мой отец-то – уехала в Киев к племяннице. Я отслужил в армии и приехал в тридцать четвертом году к ней. Какое это было время! Какой подъем был во всем. Мне двадцать один год. Я комсомолец, активист. Мама жила приживалкой. Тесно у них было. Мне там места не было, но не было уныния и растерянности. Пошел в горком комсомола. Как красива была дивчина, что приняла меня! – Глаза у Моисея Абрамовича загорелись. – Думаю я так, что и я ей приглянулся. Как бы ни было, но повела Сусанна меня к своему начальнику. Тот серьезен и строг. Расспросил меня подробно и говорит: «Определим тебя, пулеметчик, в отдел рабочей молодежи».

– Интересно, – усомнилась я, – как же это так? С ходу и на работу в горком.

– Именно так и было. Повсеместно выдвигали молодых. Работал и одновременно учился. Поступил на следующий год в Киевский университет. На филологический факультет. Мечта была учить иностранным языкам детей. Интернационализм мне привили в РККА. Тогдашний генеральный секретарь ЦК КП Украины Станислав Косиор – настоящий революционер-большевик. Мне посчастливилось один раз разговаривать с ним. Острого ума человек.

– Папа, Вы утомили гостью. – Женя – я это вижу – хочет отвести меня к себе.

– Ты прав, Евгений. Пойдите к тебе в комнату. Покажи Ирине свои работы. Сын прекрасно рисует. Как жаль, что наша мать не видит его работы. Она была талантлива. Вы ступайте, а я пока чай заварю. – Вижу, Моисей Абрамович сник.

К микроскопу мы с Евгением не пошли, а сразу сын начал приставать ко мне: «Что тебе стоит? Один поцелуй – и я отстану».

Парень чуть ли не плачет.

– Ты чем болеешь? – С виду Евгений вполне здоров.

– Это папа все придумал. Лишь бы меня в армию не забрали. Ничем я не болею. У него старый приятель – врач-гинеколог. – Женя смеётся заразительно. – Представляешь, какая хохма вышла, – такого слова я раньше не слышала, – пришел я к дяде Зяме, а у него прием. В коридоре не протолкнуться от беременных и небеременных женщин. Он мне говорит: возьми справку на столе и перепиши в бланк. Я и переписал. Буква в букву. Ну, пускай я ни бельмеса не понимаю в медицине, но он-то. Вообще, дядя Зяма подписал, поставил печать и айда я. Спасибо Богу, – они что, с отцом верующие? Всю дорогу Бога вспоминают, – эта справка попалась на глаза папиной подруге. Она на фронте медсестрой служила. Она как глянула – так в смех. Это кто же у вас, говорит, на седьмом месяце беременности?

Мне тоже смешно. Постучали в дверь.

– Папа, ну что же Вы стучите?

– Когда люди смеются, и мне становится светлее. – у Моисея Абрамовича глаза красные. – Идите чай пить.

– Что же дальше было? – Меня разбирает любопытство.

– Да ничего. Другую справку состряпали, и меня записали в запас. Но я вот что думаю. Лучше бы я отслужил свое в мирное время. Научился бы стрелять. А теперь что? Начнется война, меня забреют в армию, а я не знаю, с какой стороны ружье заряжать. Убьют же в первый день.

Чай был жидкий, сахар кусковой. Ровно по кусочку на человека. Попила я чаю и собралась домой.

Моисей Абрамович охал да ахал, а его сын сильно загрустил.

– Вы, Ирина, приходите, когда хотите, – жмет мне ладошку и щурится. Вот-вот слезы потекут.

– Мне скоро возвращаться в Ленинград надо, но я постараюсь. – Я не вру. Мне хочется ещё раз увидеть их обоих. Слушать Моисея Абрамовича интересно.

Весь следующий день мы с мамой убирали квартиру. До моей поездки в Ленинград я бы сказала «прибирались». Все-таки большой город дал мне кое-что. Записки отца я заранее положила в свою дорожную сумку.

– Дочка, – начала этот разговор мама после того, как мы уже поужинали, – папа последние два года деньги копил. Хотел машину купить. Ему в порту обещали из какого-то директорского резерва. Куда теперь мне машина? Вот ты и возьми, – и протягивает пакет из газеты «Ждановская правда».

– Что же я с ними делать буду? – Эта новость огорошила меня.

– Тебе учиться надо. Должно хватить, – мама заплакала.

Я знаю: дальше говорить с ней не имеет смысла. На дворе темень, от порта доносятся гудки буксиров. Гудят изредка машины. Наверху кто-то включил проигрыватель. На всю мощь. Пел ансамбль АВВА. Люблю их песни. Ноги сами простятся танцевать. Какая же я все-таки черствая. Вчера похоронили отца, а я о танцульках.

Сижу, как попка-дурак, и от нечего делать считаю деньги. Наш папа был предельно аккуратен во всем, что касается денег. Отдельной пачкой десятирублевки. Считать их просто. Посчитала быстро – ровно семьсот рублей. Пачка из двадцатипятирублевых банкнот совсем тонкая: тридцать четыре штуки всего, но сумма больше. 850 рублей.

– Ира, тетя Шура предлагает завтра съездит на кладбище. Может статься, кого найдем памятник отцу сделать. – У мамы глаза красные, нос распух.

Я поняла: деньги надо будет потратить на памятник. Мне ничуть не жалко. Не мои это деньги. Легко пришли, легко и уйдут.

По морозцу, трусцой мы пошли на остановку трамвая. Впереди тетя Шура с псом, за нею еле поспевает мама, а уж потом я. Псу надо свои дела делать, он рыскает туда-сюда, принюхивается. Нашел какое-то дерево, лапу задрал.

– Александра, – говорит мама, – мы с твоим Полканом трамвай пропустим.

– Не пропустим, – отвечает тетя Шура. – Когда это у нас городской транспорт работал по расписанию? Везде бардак. Нет на них Сталина.

Тетя Шура до того, как её уволили за прогул, работала на «Азовмаше» в бухгалтерии. Порядок любит.

Автобус приехал вовремя, и мы успели. Напрасно мама волновалась. Тетя Шура осталась с Полканом на задней площадке, мы с мамой прошли вперед и сели. Проехали Свято-Преображенский собор, трамвай сделал поворот. Едем по нашим Черемушкам. Вспомнила Ленинградский строительный трест номер двадцать. Интересно, как они там?

– Ирина?! – Явление жида народу: передо мной стоит Моисей Абрамович. – Рад Вас видеть.

– Мы с мамой на кладбище едем, – невпопад ответила я.

– Какое совпадение, – он как будто обрадовался, – я тоже туда еду. Жену навестить.

– Ира, – вмешалась мама, – это неприлично, пожилой человек стоит, а ты сидишь.

– Что Вы, что Вы, мадам! Я все же мужчина. Я тут присяду. – Как раз место рядом освободилось.

Лишь только он сел, как нас дохнуло чем-то старым. Так пахло в магазине на Садовой улице в Ленинграде, где продавали старые вещи. Когда мама прятала вещи на зиму в стенной шкаф, она их посыпала нафталином. От Моисея Абрамовича пахло похоже.

– Моя супруга умерла давно, но до сих пор я плачу, когда приезжаю на её могилу. Знаете, какая это была женщина? – Откуда нам знать? – Розочка обладала исключительным характером. Когда меня в тридцать пятом арестовали огэпэушники, она добилась-таки, – первый раз я услышала у Моисея Абрамовича эти чисто еврейские нотки, – добилась приема у Косиора. Я вам скажу, служить генеральным секретарем ЦК КП Украины не сахар. Иосиф Сталин тогда под частую гребенку выметал врагов революции. Он выслушал Розочку и поверил ей. Сильно было обаяние у жены. Мало того, что меня выпустили, по его же указанию меня направили на учебу в спецшколу. В воздухе пахло войной. В таких школах готовили будущих шпионов и диверсантов. Был я силен, знал немецкий язык, – Моисей Абрамович усмехнулся, – и был я похож внешностью на итальянца.