Книга Воры над законом, или Дело Политковского - Ефим Курганов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Ваше Величество я ведь не по своей воле-то… заставили меня…».
Государь зычно и как-то очень уж демонически захохотал и молвил потом:
«Рыбкин… Рыбкин… А присягу ты государю своему, то бишь мне, давал? Давал, али нет, я спрашиваю?»
Рыбкин совсем уже вжался в стену и жалко пролепетал, весь содрогаясь от ужаса:
«Давал».
И тут Николай Павлович просто зарычал:
«Так ты не токо изменил присяге, ты изменял ей многократнейше. Изменял, почитай, целых два десятилетия? Да за это и повесить мало!»
Казалось, кассир Рыбкин вот-вот грохнется без чувств, но он продолжал жалко, но упорно лепетать:
«Да, государь, я же не по своей воле…».
Николая Павловича это лепетание вдруг стало страшно раздражать. Он близко приблизился к Рыбкину и крикнул ему прямо в лицо:
«Кто же это тебя заставил?»
Рыбкин, находившийся уже на грани полного обморока, прошептал:
«Ваше Императорское Величество, да начальник мой и заставил…».
«Начальник…» — государь уже совершенно был вне себя, в состоянии наиполнейшего бешенства, ну вылитый Павел Петрович, только не курносый:
«Да у тебя же только есть начальник, мразь ты этакая, это я, я, твой император… Понимаешь ли ты это, подлец… Ежели ты кого и обязан слушаться, так меня. Гадина, это мне ты давал присягу, а не директору канцелярии. Мне давал, мне и обязан всегда повиноваться. Мои интересы блюсти. Согласен? Заботиться об моих раненых и инвалидах, жертвующих жизнию для защиты моей империи. Согласен, гнида?!»
Но Рыбкин ничего не ответил государю: он-таки хлопнулся в обморок.
Увидев это, Николай Павлович тут же сел за письменный стол и углубился в чтение каких-то бумаг. На распростёршегося на полу Рыбкина он и не глядел.
«Очнётся — продолжим, а не очнётся — туда ему и дорога», — сказал государь вслух.
Прошло минут с пятнадцать. Рыбкин открыл один глаз, а потом и второй. Допрос был продолжен.
Как видно, бывший надворный советник привык к звериному императорскому рыку и стал говорить как-то более связно, хоть и по-прежнему обмирал от дикого нечеловеческого страха.
Государь же за те пятнадцать минут отдохнул, отдышался, и был по-прежнему свеж. Более того, он, как видно, решил, дабы хоть что-то вызнать у кассира Политковского, не обвинять его только, а задавать в первую очередь реальные вопросы.
Во всяком случае, по окончании перерывчика Его Величество более или менее спокойно сказал:
«Слушай Рыбкин, а разъясни-ка ты мне, как же это всё у вас так шито-крыто выходило? Что-то я в толк не возьму никак. Ну, один раз украли — сошло. Но красть двадцать лет и совершенно безнаказанно… Никак в толк не возьму. Вы ведь в общей сложности наворовали более миллиона рублей серебром».
«Да. Один миллион двести тысяч рублей. Такова точная сумма».
«Как же это удалось? Научи» — государь даже улыбнулся, якобы шутя.
Рыбкин ответствовал так:
«Ваше Императорское Величество, Вам, вероятно, ведомо, что я был кассиром комитета о раненых, то бишь выдавал деньги. Мне представляли официальные документы, в соответствии с коими я и действовал. Так вот, заверяю клятвенно. Все документы были подлинные. Подписи настоящие. Без малейшей подделки. Что же я мог сделать? Я и выдавал.
«Чьи подписи?»
«Ваше Величество! Обычно значились подписи или председателя комитета генерал-адъютанта Ушакова или же самого министра Чернышёва. У меня, конечно, были разного рода подозрения, не скрою. Но это не моего ума дело, что сумм слишком много получалось, то бишь пенсионных дел. А подписи самые настоящие. Что же было поделать? Кому я мог жаловаться? Министру Чернышёву что ли? До Вашего Императорского Величества меня никто бы не допустил».
«Вон!» — зарычал император, войдя в последний фазис совершенно исключительной ярости.
Рыбкин, совершенно счастливый, что страшный допрос закончился, обессиленный, но необычайно счастливый, выполз из царского кабинета, безумно довольный, что наконец-то опять попадёт в тюрьму, которая для него, по сравнению с Аничковым дворцом, была гораздо милее.
Следующим был коллежский асессор Тараканов, естественно, бывший коллежский асессор.
Государь ещё не успел остыть после «беседы» с кассиром Рыбкиным и встретил вошедшего зло пылавшим взглядом. И тут же бросил с вызовом и упрёком:
«Сударь, ваш предшественник тут доказывал мне, что он совершенно невиновен. Может, и вы невиновны?»
Тараканов молчал, потупив взор.
«И вы невиновны? И вас зря подвергли аресту? Живо отвечайте — игры в молчанку я не терплю. Так виновны или нет?»
Тараканов поглядел несколько ошарашенно на императора, потрясённый вопросом и той раздражённо-гневной интонацией, в которую он был облечён:
«Ваше императорское величество, и в мыслях не было такое утверждать. Каюсь. Виновен».
«Ну, то-то»
«Но только, Ваше Императорское Величество…».
«Что это ещё за но?… И ты туда же, вслед за этим мерзопакостником Рыбкиным. Да я вижу, вы оба подлецы отъявленные».
Не смотря на уступчивость Тараканова, Государь начинал всё сильнее нервничать и почти бушевал уже, а вот Тараканов не терял спокойствия:
«Ваше Императорское Величество! Соблаговолите выслушать меня. В самом деле, много лет назад поступив начальником счётного отделения в канцелярию комитета о раненых, я был принуждён директором канцелярии сего комитета к участию в противозаконных действий. Да. Так именно и было. Не отрицаю. Но.».
«Опять Но…».
«Ваше Императорское Величество, умоляю: дайте мне возможность высказаться до конца. Сие продолжалось пару лет, не более».
«Ага, пару лет всего. Но что именно продолжалось?»
«Директор канцелярии комитета о раненых принуждал меня к составлению двойной бухгалтерии. Военные инвалиды получали одни пенсии, небольшие, а по министерским бумагам пенсионные оклады были выше»
«О! Вот негодяи и подлецы, и ты первый подлец, что согласился! Слышишь, Тараканов: подлец и преступник».
«Согласен, Ваше Императорское Величество. Но так продолжалось года два всего».
«Ну, продолжай, продолжай оправдываться. Знаю я вас, стервецов. Почему два года?»
«А потом, Ваше Императорское Величество, директор канцелярии комитета о раненых прикрыл сию двойную бухгалтерию».
«Что ты врёшь мне?! Я знаю доподлинно, что воровство в канцелярии не прекращалось ни на один день, до самоей смерти этой твари, Политковского».
«Вы совершенно правы, Ваше Императорское Величество, воровство не прекратилось, а вот с двойной бухгалтерией было решительно покончено».