Книга Между двух огней - Ольга Егорова

Только твой шепот – и больше ничего.

Эта странная и неестественная тишина длится несколько секунд. Их тебе вполне хватает для того, чтобы донести до Священного Дуба смысл своей просьбы.

«… пожалуйста», – вежливо заканчиваешь ты.

Я понимаю, что должен рассмеяться.

Я знаю, что это ужасно смешно – видеть тебя стоящей на коленях перед дубом и слышать все эти глупости, которые ты сейчас говорила.

Понимаю – но не могу. Потому что знаю, что эта тишина мне не приснилась. Кто-то на самом деле убрал звуки из парка на время твоей молитвы. Выключил их, как выключают громкость на радиоприемнике. Выключил, а потом включил снова.

«Пойдем», – шепчешь ты одними губами. Покорно плетусь за тобой следом. Пытаюсь подобрать слова, характеризующие мое состояние, и понимаю, что таких слов просто не существует.

Проходя через ворота, я вижу корону Снежной королевы. Она валяется на газоне с примятой травой и тускло поблескивает, отражая скупой и мутный свет ночных фонарей.

В полном молчании мы поворачиваем по разбитой асфальтированной дороге в сторону, противоположную зданию школы, и только теперь я понимаю, что мы идем домой. Сегодняшняя ночь в парке оказалась самой короткой за всю историю наших ночей.

Но уже в эту минуту я знаю, что у нее будет продолжение.

Хотя пока еще боюсь себе в этом признаться.

Мы живем рядом, почти как Кай и Герда из той самой дурацкой сказки «Снежная королева». Если бы у нас был общий балкон, мы смогли бы выращивать на нем общие розы.

Общего балкона у нас нет.

«До завтра», – шепчешь ты и легонько сжимаешь мои пальцы. Твои глаза какие-то грустные. И слишком взрослые из-за черной туши и блестящих теней на веках.

«До завтра», – соглашаюсь я.

Ты вставляешь ключ в замочную скважину и тихонько поворачиваешь. Некоторое время стою, глядя на закрытую дверь, за которой ты только что исчезла.

А потом начинаю медленно пятиться назад.

Оглядываясь по сторонам, как вор, только что обчистивший чью-то пустую квартиру, стрелой мчусь обратно. От ворот парка до места наших ритуальных плясок метров двести – прибегаю это расстояние, как заправский спринтер, между делом совершая никем не зафиксированный мировой рекорд в беге на короткие дистанции. Моя скорость почти равна скорости ветра. Возле дуба замираю. Обхватываю обеими руками грудную клетку в том месте, где стучит сердце. Звук от этого почти не становится тише – этот набатный звон способен разбудить всю округу. Кое-как справляюсь все-таки со своим сердцем и подхожу к дереву ближе.

Ствол искривленный и черный. Ветви шумят где-то наверху, и на них почти нет листьев. Еще раз оглядываюсь на всякий случай по сторонам – свидетели были бы сейчас совсем не кстати. Задерживаю дыхание, прислушиваюсь к звукам и не замечаю ни одного постороннего.

Опускаюсь на колени. Трава под коленями сухая и жесткая, несколько колючих травинок царапают кожу через ткань брюк, но я не обращаю на это внимания. Вздыхаю, зажмуриваю глаза. Некоторое время жду наступления той особенной тишины, которая, я теперь знаю, должна сопутствовать молитве.

Тишина наступает.

Мне кажется, я даже вижу птиц, зависших в полете с парализованными крыльями.

Времени у меня не много – я должен быть краток, чтобы уложиться в несколько отведенных секунд.

И все же начинаю молитву с нелепого слова «пожалуйста».

«Пожалуйста, – шепчу я, зажмурившись от первобытного страха. – Священный Дуб, сделай так, что бы она… Чтобы Инга… Не умерла… Чтобы она не умерла, даже если ей очень сильно этого… захочется…»

Тишина обрывается.

Впрочем, я успел сказать все, что было необходимо.

Снова воровато оглядываюсь по сторонам, низко наклоняю голову и спешу домой.

Прежде, чем войти в подъезд, по привычке смотрю на твое окно. Вижу, как дрогнули шторы. Замираю от ужаса, пытаясь придумать хоть какое-то оправдание своему странному ночному путешествию. Через секунду на подоконнике показывается кошка.

В этот момент я впервые в жизни испытываю радость от того, что кошки не умеют говорить.

* * *

– Ну, успокойся. Успокойся, хорошая моя… Девочка моя…

Уткнувшись носом в его серый джемпер, Инга рыдала. Джемпер уже был мокрым от слез, хоть выжимай.

– Какого черта… Какого черта ты… Залез в окно… Среди ночи… Зачем…

– Тише… Тише… Все хорошо, успокойся… Я здесь, с тобой…

– Я тебе… кажется… вопрос задала…

– Ну говорю же – они меня к тебе не пустили… Сказали, что часы приема уже закончены. Велели завтра приходить. Завтра, ты представляешь? Интересно, они подумали, прежде чем такое мне говорить? Я даже охранника подкупить пытался. Сто рублей предлагал – не взял. И двести рублей не взял, и даже сто долларов не взял… Придурок…

– Никакой не придурок. Нормальный охранник. Честный.

– Честный! Я его как человека просил… А он… Он как…

– Как охранник…

– Ну, не плачь. Прошу тебя, не плачь. Я тебя сильно напугал, да?

– Он еще спрашивает!

– Я тебе апельсины принес… Ты любишь апельсины…

– Да? И как это ты умудрился с целым пакетом апельсинов на дерево залезть? А потом еще и по карнизу…

– Да ерунда, я с детства по деревьям, как обезьяна… И по карнизам тоже… Пакет я зубами держал. Только вот пальто мешало. Пришлось его снять.

– Снять?

– Ну да, снять. Там и оставил, под окном, на улице.

– А если его украдет кто-нибудь?

– Да кому оно нужно… Инга, прости меня. Я, просто растерялся, когда ты закричала. Я испугался, что кто-нибудь услышит. Прибежит в палату и выгонит меня. Я испугался… и напугал тебя… Неужели ты правда подумала, что я…

– А что бы ты подумал на моем месте? Если бы к тебе в палату среди ночи забрался мужик и начал тебя душить?

– Я бы подумал… Я бы подумал что этот самый мужик… который забрался ко мне в палату, наверное, просто очень сильно хочет меня видеть… Что он просто не может ждать до завтра… Это же целых десять часов, подумать только! Я бы подумал, что он мне апельсины принес…

– Ну да, – Инга отстранилась и вытерла слезы краем пододеяльника. – Апельсины. Конечно же, апельсины…

Пакет с апельсинами валялся на полу, источая слабый цитрусовый запах. Наклонившись, Инга потянулась вниз, взяла пакет и переложила его на тумбочку. Вздохнув, снова окинула взглядом своего ночного посетителя.

Вид у посетителя был испуганный и немного жалкий. Совсем не подходящий для маньяка-убийцы. В волосах запутался желтый лист какого-то дерева – наверное, того самого, по которому он взбирался наверх, сжимая в зубах пакет с апельсинами. Впечатляющее зрелище, достойное самых бурных аплодисментов. Липа, которая росла под окном Ингиной палаты, часто вечерами стучала ветками в стекло. Предупреждала, наверное, об опасности. Пыталась объяснить – недалек тот день, когда по ее стволу будет взбираться этот самый маньяк с апельсинами. Апельсины – это так, для прикрытия истинных маньяческих намерений…