Книга Обнаженные мужчины - Аманда Филипаччи

– Я знаю, – отвечает она. – Несомненно, это самая лучшая картина, какую я когда-либо писала. Вы были самым хорошим натурщиком.

– Был ли я Мужчиной с Оптической Иллюзией?

– Да.

– Ваша дочь сказала, что я – самый ярко выраженный Мужчина с Оптической Иллюзией из всех, кого она видела. Это верно?

– Да. Я никогда не видела более законченного Мужчину с Оптической Иллюзией, чем вы.

– В чем это проявляется? Чем именно я являюсь почти, но не совсем?

– Вы почти уродливы, но не совсем. Вы почти красивы, но не совсем. У вас вокруг талии почти что жировая подушка, но не совсем. Ваши ребра почти выпирают, но не совсем. Вы почти выглядите самым глупо-блаженным человеком в мире, но не совсем. Вы почти выглядите так, словно могли бы совершить самоубийство в любую минуту, – но не совсем.

– О, и это все? – спрашиваю я.

– Вы язвите?

– Нет. А нет ли чего-нибудь, в большей степени раскрывающего мое внутреннее «я»? Менее поверхностного? Более выразительного?

– О, вы хотите выразительного. В таком случае я могла бы показать вам список выразительных оптических иллюзий, содержащихся в вас, который я составила. – Она выдвигает ящик и вынимает белый лист бумаги, сложенный вдвое. И протягивает его мне.

Бумага исписана от руки, и содержит следующую информацию:

Джереми Ацидофилус. Мужчина с Оптической Иллюзией

1. Он говорит немного, но когда говорит, то слишком много. (О, я ужасно оскорблен!)

2. Он выглядит слабым и нездоровым, и все же иногда кажется, что если когда-нибудь наступит конец света, то он переживет нас всех, как таракан.

3. Кажется, что им легко манипулировать, но он также выглядит так, словно может неожиданно заартачиться.

4. У него часто очень бледное лицо, а рот большой и красный, и от этого он бывает похож на вампира, иногда на клоуна, иногда на старомодного чувственного джентльмена, но, как ни удивительно, на гомосексуалиста – никогда. В другие дни рот его выглядит гораздо меньше, более нормального размера, и менее красным, а кожа – менее белой, и гадаешь: показалось ли накануне, что у него большой красный рот, или это было на самом деле.

Это конец списка, но, на мой вкус, он слишком уж длинный, и у меня такое ощущение, будто я только что получил четыре пощечины.

– Когда вы написали «таракан», возможно, вы имели в виду «личинка»? – спрашиваю я ее не с горечью, а из подлинного любопытства. Моя внешность всегда так живо напоминает мне личинку, что мне интересно: не будет ли для нее откровением, если я упомяну об этом.

Она смотрит на меня, слегка удивленная, и отвечает:

– Нет, я имела в виду таракана. – Она берет у меня список и возвращает его в ящик.

– Вы Ж.О.И.? – осведомляюсь я.

– Не знаю, – отвечает она. – Вы думаете, что это так?

Я пытаюсь придумать какое-нибудь свойство, которое у нее почти есть, и наконец изрекаю:

– Вы почти грубы, но не совсем.

– Я не хотела задеть ваши чувства, – говорит художница. – Мне ужасно жаль, если я это сделала. Но порой я так увлекаюсь своим искусством, становлюсь почти злой, и не могу помешать себе сказать или написать вещи, которые, возможно, слишком резки, поскольку я чувствую, что то, что я говорю, – правда.

– Увижу ли я вас еще – теперь, когда вы закончили писать меня?

– Конечно. Я хочу, чтобы вы встречались с моей подругой Лорой. У нее немного друзей, и я думаю, вы могли бы очень понравиться друг другу.

– Не думаю, что я ей так уж понравился. Она не сказала мне почти ни слова, – возражаю я.

– Вы ей очень понравились. Она мне об этом сама сказала.

– Мне не нравится… то, чем она занимается.

– А как насчет вас? Вы занимаетесь чем-то столь пленительным, что это позволяет вам быть критически настроенным и разборчивым?

– Я – редактор, проверяющий факты. По крайней мере, это серьезное занятие. Я не знаю, каковы ваши намерения. Вы хотите, чтобы у меня с ней возникли романтические отношения?

– Это было бы чудесно. То есть, если она вам нравится.

– Мне нравитесь вы.

– Я знаю, но ничего не выйдет. Мне нравится брат Лоры, Дэймон.

Черт возьми! Я так и знал.

– Вы должны понять, – продолжает она, – что уговаривая вас, я оказываю услугу ей. Как бы услуга за услугу. Я помогу ей найти кавалера, а она замолвит за меня словечко перед братом. Вообще-то я не так уж хорошо ее знаю. Я познакомилась с ней случайно, через ее брата. По правде говоря, я нахожу ее совсем заурядной, что может вас удивить – теперь, когда вы видели ее выступление. Правда, у нее есть приятные качества. Она разумна, уравновешенна, постоянна, здорова, спокойна, добродушна, ровна, расслаблена, безмятежна. А ее брат великолепен.

Когда я возвращаюсь домой, моя кошка Мину чуть ли не улыбается, глядя на меня прищуренными глазами. Шерсть у нее взъерошена и растрепана.

«О, Джереми, милый! Ты сегодня прекрасно выглядишь, – говорит она. – Я так ждала, когда ты вернешься домой!»

«Почему?»

«Сначала скажи мне: я хорошенькая?»

«Да. как обычно».

«Ты даже не смотришь на меня».

Я смотрю на нее, и она роскошно растягивается на полу.

«Ну, как теперь? – спрашивает она. – Я сейчас хорошенькая?» – Она неистово мурлыкает, но я вижу, что она прилагает неимоверные усилия, чтобы не мурлыкать, когда говорит, так как знает, что это меня раздражает.

«Да, ты хорошенькая, – отвечаю я. – Так почему же ты ждала, чтобы я пришел домой?»

«Потому что думаю, что у меня тити-пити».

«Что такое тити-пити?»

«О, Джереми, ты тако-о-ой недогадливый!»

«Хорошо, я недогадливый. Итак, что такое тити-пити?»

«Тити-пити – это течка. Почему же не приходят кавалеры?»

«А как же, по-твоему, они могут прийти? Все окна и двери закрыты, и мы живем на четвертом этаже».

«Это неважно. Все равно они должны как-то прийти».

«Ты хочешь сказать – пройдя сквозь стены?»

«Не знаю. Они находят способы».

Она много мяукает и, по-видимому, мучается. Мне ее жаль, поэтому я говорю:

«Не расстраивайся, больше тебе никогда не при-дется пройти через это, мы тебя прооперируем, и ты до конца жизни будешь себя прекрасно чувствовать».

«Ты рехнулся? Я хочу заниматься любовью. И я хочу иметь детей».

«Но ты же начнешь писать повсюду».

«Обещаю, что не стану».

Она все продолжает и продолжает, придя в ужас и негодуя, и я чувствую себя монстром. Она заставляет меня поклясться, что ее никогда не будут оперировать, но я на всякий случай скрещиваю пальцы, чтобы иметь возможность выбора.