Книга Исповедь одинокого мужчины - Вячеслав Ландышев

Обычное дело – молодому солдату мыть посуду за «дедушку». Обычное – для многих, но не для меня. Я ничего не ответил, равнодушно посмотрел на этого крепкого, низкого ростом, с широкой костью татарина. Он, несомненно, был старше меня лет на пять, с высокой лобной залысиной, уже муж, а не мальчик. Я, как ни в чем не бывало, доел свою порцию и встал из-за стола, надеясь, что Калиев вообще не смотрит за тем, выполню ли я его распоряжение. Но Калиев увидел, что я взял с собой со стола только свою грязную посуду. Он догнал меня, дал пинком под зад и зло прошипел: «Я что тебе сказал сделать, салага!».

Я тут же развернулся к нему лицом, отбросил свою чашку и ударил его правой ногой сбоку по бедру. Удар пришелся татарину в районе таза и был чувствителен, судя по выражению его лица. После этого Калиев не отступил, а приблизился ко мне вплотную. Его манерой, как я полагаю, всегда было вести бой на близком расстоянии, так как он был небольшого роста и имел короткие конечности. Мы обменялись несколькими, не особенно чувствительными, ударами кулаками в туловище, локтями в плечо и обхватили друг друга руками за туловище. Далее мы начали качаться из стороны в сторону, пытаясь повалить противника на землю в этой схватке. В школе по борьбе в своем классе я никому не уступал, даже ходил какое-то время в секцию самбо и поэтому надеялся на успех в этом поединке даже с физически более сильным соперником. Но в тот момент, когда мы боролись стоя и лица были друг против друга так близко, что кожей чувствовалось жаркое дыхание противника, Калиев вдруг отвел свою голову далеко назад и резко бросил ее вперед. Он был ниже меня сантиметров на 10, и удар лбом пришелся как раз по моей переносице. У меня появились искры в глазах, удар был очень сильным и болезненным. Тут же из моих ноздрей не просто побежала, а хлынула кровь, которая запачкала и мою форму, и форму татарина. Через несколько секунд нас разняли. Я пошел к ручью и долго не мог остановить кровь, так как нос у меня был сломан. Ко всему прочему, через несколько минут после драки мне стало плохо, тошнило и рвало. В четвертом классе у меня было небольшое сотрясение головного мозга после удара головой на ледяной горке. В этот раз симптомы были те же – я наверняка получил сотрясение мозга.

Вечером из-за тошноты мне пришлось отказаться от ужина. Это небывалое событие – отказ солдата от ужина – удивило старшину, и он направил меня в санчасть. Там медбратья-сержанты долго меня расспрашивали, измеряли давление и температуру. Симулянтов, желающих любым способом уйти из роты и какое-то время полежать на больничной койке в санчасти, было множество, и поэтому каждый больной проходил скрупулезную проверку. Меня часа два продержали в приемной санчасти, расспрашивая о самочувствии и измеряя давление. И все-таки оставили на ночь в санчасти. Решающим фактором, скорее всего, был сломанный нос. Видно было, что он немного кривоват, да и глубокая рана на переносице говорила о том, что удар был действительно сильный.

Наутро мне не стало лучше, все так же тошнило, но не рвало, может быть, даже из-за того, что в желудке было пусто. Днем меня отправили в дивизионный госпиталь. После осмотра в приемном отделении меня положили на кровать недалеко от столовой. В первый день самочувствие мое не улучшилось, но на душе стало намного спокойнее, так как в госпитале не было построений, утреннего подъема и отбоя. Спали и валялись в кроватях целыми сутками, вставая только на завтрак, обед и ужин. Внеуставных взаимоотношений тоже не было, так как лежали в госпитале большей частью молодые солдаты, «дедушек» почти не было, да и тот, кто был старослужащим, не выпендривался, так как делить власть, бороться за что-то, заставлять кого-то что-то сделать не было необходимости.

На второй день пребывания в госпитале утром был осмотр пациентов врачами. Ко мне подошла женщина славянской внешности в белом халате. Села на краешек кровати.

– Так, сынок, давай посмотрим твой носик, – нежно произнесла она.

Я лежал на спине, она склонилась над моим лицом и тихонько прикасалась к носу пальцами с разных сторон. У нее были светло-голубые глаза, длинные ресницы, белая кожа. Ей было уже под 50 лет, лицо в морщинах, но она мне показалась божеством. Больше полугода я не видел представительниц прекрасного пола так близко рядом с собой, не чувствовал их духов, энергетики и доброты. Как же женщины для нас важны. Я представляю, какой бы жестокий мир был без них. От них идет искренняя нежность, и жаль, что современные условия жизни заставляют их становиться брутальными, воинственными, агрессивными, целеустремленными, чтобы добиться в капиталистическом обществе положения, славы, высокой зарплаты, а значит, и независимости. По моему глубокому убеждению, сила женщины – в ее физической слабости, нежности, мягкости и доброте.

Я лежал и не мог насмотреться на эту женщину. Как же она была красива, как ласковы ее прикосновения, как чудесен звонкий голос, как вкусно пахли еле уловимые духи, какая положительная энергия шла от нее. Я не возбуждался от нее, как мужчина возбуждается от женщины в сексуальном смысле, но то чувство было сродни чувству любви. Любви светлой, платонической, душевной, сыновней. Хотя я никогда не был маменькиным сынком, а даже, наоборот, с 10 лет пытался быть независимым от родителей и не любил сентиментальности, но в этом госпитале мне очень захотелось обнять эту женщину, прижать к себе, почувствовать всем телом близость этого божественного существа.

Доктор-ангел осмотрел мой нос. Я предложил его сломать под наркозом, чтобы сделать прямым, но она сказала, что кривизна почти незаметна, носовые ходы не пострадали и что я и так красивый. Улыбнулась, посмотрела мне коротко, но пристально в глаза, положила свою руку мне на грудь, немного похлопала, как бы говоря, что все будет хорошо, не стоит переживать, и пошла дальше. К сожалению, я ее больше не видел. Оставшиеся до выписки из госпиталя дни меня осматривали военные доктора-мужчины, но то чувство восхищения женщиной, женским началом после столь длительного отсутствия представительниц слабого пола в моей жизни я запомнил навсегда.

* * *

После возвращения из госпиталя жизнь постепенно нормализовалась. Вскоре на волю ушли дембеля, а для пополнения численности пришел новый призыв, в основном ребята из Казахстана и Узбекистана. Несмотря на то что срок моей службы еще не перевалил за первый год, я уже чувствовал себя вполне спокойно. «Деды», большей частью чеченцы, меня не трогали, а некоторые даже здоровались за руку и называли по имени, разговаривая на равных. Старшина и офицеры все чаще меня назначали старшим в нашем отделении. Появились знакомые в отделении связи, которое имело свою каптерку-комнату со снаряжением, и там у них можно было оставить личные вещи, крем для обуви, щетку, запасную форму, что позволяло всегда ходить в чистой одежде и в начищенных сапогах – а это первый критерий благополучия и статуса солдата.

Когда я отслужил год, как-то троих солдат-славян одного призыва, в том числе и меня, вызвали в штаб батальона и дали задание написать текст под диктовку. Это, как оказалось, был конкурсный отбор на вакансию помощника начальника штаба батальона. Я выиграл этот отбор. Возможно, причиной этого стало то, что у меня был самый красивый почерк или я меньше всех сделал грамматических ошибок, а может быть, внешностью был более удалой, чем остальные претенденты. В результате мне дали задание каждое утро приходить в штаб батальона и выполнять распоряжения начальника штаба. Мне поручали заполнять документы, склеивать секретные карты местности, наносить надписи на них плакатным пером, быть курьером штаба и исполнять другие аналогичные задания.