Книга Дивисадеро - Майкл Ондатже

Рафаэль поведал не все. В семь лет он еще спал рядом с матерью, которую воспринимал как центр вселенной, обнимая ее с тем несомненным полноправием, с каким мальчик обнимает своего пса. В двадцать он голышом купался с ней в реке. Для него нагота была естественна, и он ничуть не стеснялся Анны, когда голый курил у окна, сосредоточенный лишь на огоньке сигареты и воркотне голубей, нашедших приют за обветшалой стеной. Если б Анна спросила, он рассказал бы (а может, и нет) о том, как мать, в ком всегда жила смесь основательности и неприкрытого желания, оберегала тайну своей верности, что подобна крепостному рву, который то ли перейдешь, то ли нет. Бывало, мать что-то ему шепнет и поцелуем в ухо запечатает секрет, чтоб никому не разболтал.

Здорово, что у тебя была мать, такая мать.

Я знаю.

Ему казалось, что тепло Анны просто заменило грудь Арии, в которую когда-то давно он утыкался лицом.

Анна просыпается рано и садится за перевод скудных текстов Люсьена Сегуры. Почти всю жизнь он пребывал в безвестности: поэт и автор иеремиады о Первой мировой войне — вот и все сведения. За годы после его смерти память о нем канула в здешнюю землю, соотечественниками он почти забыт. Анне любы подобные чужаки истории: они важны, как подземные реки. Одна в постели, она просыпается в последнем пристанище Люсьена Сегуры, варит кофе и к восьми уже за работой. О Рафаэле вспоминает лишь за полдень, когда он вышагивает через луг, замышляя обед. Для нее он «сумасбродный незнакомец», как, возможно, и она для него. После обеда они залегают в ее спаленке, а затем полуголый Рафаэль шляется по дому, который все еще ему интересен: вскользь глянет на картины, откроет шкаф, где некогда хранилось белье, и, свесившись из верхнего окна, пялится на платановую аллею.

В одну из таких вылазок в коридоре он слышит шум, напоминающий журчанье реки. Шорох доносится сверху, из-за потолка. Отыскав лесенку, через люк Рафаэль проникает на чердак, где воздух густ от птичьего тепла. К голой спине липнут перья. Еще мальчишкой он знал, что в доме есть голубятня. Однако за долгие годы перегородка между ней и чердаком местами обвалилась, и теперь птицы свободно посещают закут под кровлей. Нескончаемая суета прилетов и вылетов. Стать голубем Рафаэль не мечтал, но не раз представлял себя птицей, что воспарит над землей, а затем в долгом скольжении перенесется туда, откуда с высоты откроется потаенный вход в лес, невидимый людям. Из поднебесья жизнь на земле выглядит крошечной: рой голосов, скрип фургона, дымок из ружья, пыхнувший в миндалевой роще, и нечто подобное той музыке, что звучала в плеере Анны, той, что взовьется ввысь и поведает о самом главном.

Рафаэль замирает посреди чердака. Он знает, что увидит, если прильнет к узенькой щелке в портальной стене. Лесистую долину Буа-де-Мазер, где много лет назад тихо упокоилась его мать. Они с отцом копали могилу, четверо других наблюдали; когда мать предали земле, все пошли прочь, каждый сам по себе, точно спицы в колесе повозки, унося об Арии свою собственную память, которой ни с кем не делился, дабы ее не выхолостить. Речей не было. Его попросили сыграть, но он отказался; он сыграет позже, когда она прочнее в нем обживется. Он сумеет ее воплотить, и тогда отец переймет ее черты, с которыми прежде неосознанно боролся. В щель виднеется лесная опушка, куда тем утром ее принесли. Она прожила очень короткую смерть — уже через три часа ее опустили в землю, словно та была кораблем, требовавшим немедленной посадки. Она вернулась на свою любимую поляну. Было около пяти утра, птичий гвалт будто сопровождал ее уход.

Рафаэль пролезает под чердачными балками. Ему послышался голос Анны. Она убрала лесенку и теперь, голая, хохочет, когда в квадратном проеме появляется его голова. Ногами вперед он выбирается из люка, повиснув на руках. Поняв, что Рафаэль не станет просить о помощи, Анна хочет подтащить лесенку обратно, но он уже спрыгнул с пятнадцатифутовой высоты.

С лесенкой в руках она замирает, словно голой оказалась на сцене. Он медленно описывает круги, тесня ее в угол…

Ты весь в перьях.

Хоть какая-то одежда.

Давай вымоемся. Я напущу ванну.

Нет. В реке. Как есть. Там никого. Перебежать через луг, а там деревья тебя укроют.

Его огрубелые пальцы вновь смыкаются на ее запястье. Анна и Рафаэль спускаются в кухню и черным ходом выскакивают на улицу.

В другой раз не убирай лесенку.

В другой раз точно уберу.

В мелкой речушке они навзничь ложатся на каменистое дно, чтобы вода их скрыла. С мокрыми волосами, облепившими голову, он будто преобразился. Так у меня впервые, думает она. Затем приходит мысль: а ведь с ним многое впервые. Беготня нагишом, его хватка на запястье, которая сейчас лишь чуть разжалась, его ленивая чувственность, в которой перемешались страсть, любопытство и жадность, его непохожесть на прежнего любовника, пылкого, но эгоистичного.

Однако он не до конца перед ней раскрывается. Будто хочет в чем-то остаться незнакомцем. Почему, если во всем остальном он так щедр? Творческие личности подобны ботаникам прошлого века, которые умны и одержимы, но лишь профессионально любят окружающий мир.

Но вот назавтра они стоят на опушке, и он приглашает Анну в свой фургон. Она колеблется, полагая предложение вынужденным и неохотным. Это шанс узнать о хозяине слишком много, если дом его — оболочка прошлого и возможного будущего. Рафаэль воспринимает ее нерешительность как скромность, застенчивость и нежелание развивать отношения. В чем-то он прав. Ведь и она живет скрытно. В ней пласты непременной секретности. В ней обитает целое племя Анн, и Анна на берегу безымянной речушки совсем не та Анна, что в Беркли ведет семинар об одном из соавторов Александра Дюма, разработчике его сюжетов, и не та, что в Сан-Франциско заглядывает в кафе «Тоска» или обедает в «Тейдиш-гриль» на Калифорния-стрит.

Анна и Рафаэль стоят на опушке. Почему бы не войти в дом своего любовника? Все же любопытно. Она понимает, что их роман всего лишь роман без всяких потуг на постоянство, но весьма заманчиво увидеть, как эта «фигура» перемещается по дому-баулу, где некогда обитала загадочная Ария. Она не прочь забраться в узкую койку и, облокотившись на уступ оконца, смотреть на его потрепанную физиономию, а потом медленно приникнуть к его груди, пахнущей базиликом.

Одна из самых дорогих сердцу Анны вещиц — старая карта эмоций, которую мило озаглавили «La Carte du Tendre Pays»,[31]придав ей контур Франции. В начале прошлого века, эпоху землепроходцев и картографов мужского пола, ее составила женщина. Но сия карта чаяний деликатно умалчивала о плотском вожделении, ограничившись тем, что густо заштрихованная северная зона значилась как «Terres Inconnues».[32]Однако времена меняются. Когда Анна подкопила деньжат, чтобы в университете изучать французский, декан сказал, что лучший способ выучить язык — завести любовника-француза.