Книга Зубы грешников - Мирослав Бакулин

– Нет, я должен, я обязан, в конце концов…

К моей комнате приближались шаги. Он вошел.

– Мирослав, нам нужно разобраться, выйдем. – И он решительно указал на дверь к лестничной площадке.

Мы вышли. Помолчали. Он начал порывисто:

– Мы должны поговорить как мужчины. Ты оскорбил мою дочь…

– Если мы должны поговорить как мужчины, – нагло перебил я, не питая никакого уважения к его писательским регалиям, – то мне придется бить вас. Вы старый и слабый, а мне ничего не стоит одним ударом выбить вам все передние зубы.

Он замолчал, нижняя губа его бессильно затряслась:

– Но ведь ты мерзавец! Ты должен ответить…

– Я отвечу вам. Прямо сейчас. Что вы предпочитаете – сломать вам ногу, чтобы вы хромали с костылем, или правую руку, чтобы лишить вас возможности писать?

– И что же, ты будешь бить меня, известного писателя?

– Да.

Я сказал это твердо, как вбивают гвозди. Он на какое-то мгновение отскочил от меня, прикрываясь руками, как Гамлет при виде Тени Короля Датского.

Я, признаю, был юн и нагл и не питал иллюзий по поводу жестокого мира вокруг меня. Драться приходилось много. А он привык бухать в интеллигентных компаниях, приставал к молоденьким девочкам, читал им стихи и заглядывал в глазки. Девочки отказывали в симпатиях, но это было не опасно. А тут был я, и он знал, что мне не нужно вентиля, чтобы разорвать его рот в клочья. Он как-то остыл, опустил голову, потом вдруг заныл:

– А из-за чего поссорились-то?

– Из-за эпиграммы.

Он прозрел:

– Так это же поэзия!

– Ну и что?

– Это все меняет. Ну-ну, не горячись.

Он похлопал меня по плечу и как-то суетливо заскочил в квартиру. Я тоже пошел, бить его не придется.

Он закрыл за собой дверь на кухню и жарко шептал моему папе:

– Юрочка, мы не должны лезть в дела молодых! Подумай, они повздорили о поэзии, это так мило. Это так невинно. Нет, они уже взрослые, мы положительно должны им давать жить, дышать.

Папа, видимо, улыбался. Он был рад, что писатель остался целым, и по этому поводу отправил ВПЗРа за водкой. К ночи они спорили куда тише обычного, я засыпал, когда их чистый вечерний «гений» уже кончался.

Когда я уже стал аспирантом, Валерий Борисович женился во второй раз и уехал на ПМЖ в Германию. Ему все-таки нравился Лессинг.

Молния

В вас стреляли из пистолета? Вот и чудесно, в меня тоже не попали. Вспоминаешь детскую игру в прятки и вжимаешься в щели, которых оказывается так много на лице бытия. Когда же в вас стреляют из автомата – совсем другое дело. Здесь не вжимаешься, а бежишь, быстро бежишь, очертя голову, движешься с радостным комом в горле, хочется хохотать, как будто за вами гоняются в догонялки. Вдруг понимаешь, что пули маленькие и летят по прямой, а живое, оно движется по изгибам, и если только там, наверху, согласятся все-таки пересечь кривую и прямую, тогда что-то произойдет. Но тогда и не обидно вовсе, потому что если наверху что-то решат, то это наверняка случится – там работают серьезные и настойчивые ребята.

Пистолет и автомат, конечно, хорошо, а молнией в вас швыряли? Хотя бы, к примеру, шаровой? Святого мальчика Артемия Веркольского[13]убило молнией в поле, мужа соседки бабы Маши тоже молнией насмерть поразило в поле среди ясного неба. Когда я был маленьким, во время дождя молния ударила в асфальт в четырех метрах от меня. До сих пор помню этот толстый, в обхват, ствол энергии, переливающийся сотнями разных цветов, и как вскипела вода на асфальте, и как запахло озоном. И как я стоял, оглохший, и смотрел, как дождь прибивает к асфальту белый пар от удара молнии. Я не испугался, мне было красиво. Это было первое предупреждение.

Второе случилось, когда я редактировал епархиальную газету. Делал я ее тогда в одиночку, закупал бумагу, искал деньги, писал, фотографировал, верстал, сдавал в печать, забирал тираж и распространял по нашей епархии, которая тянется от Казахстана до Северного Ледовитого океана. А тут к нам в гости, на большую конференцию, приехали ректоры Духовных училищ и семинарий. С одной стороны стояли умнейшие архиепископ Евгений Верейский и протоиерей Владимир Воробьев, которые называли семинаристов «квартирантами» и «иждивенцами» и предлагали реформу Духовных школ. С другой стороны им противостояли многопудовые аналойные протоиереи, которые ничего менять не хотели и бурчали, что «все равно отстоят святое Православие». Тайно я был на стороне владыки Евгения и даже распространял среди наших семинаристов брошюру иеромонаха Иллариона (Алфеева) о необходимости реформы семинарий. Я был пойман, объявлен подрывателем устоев и нежестоко наказан. Между заседаниями гости гуляли по нашему Свято-Троицкому монастырю, зашли и ко мне в редакцию.

Владыка Евгений в присутствии нашего архиерея поблагодарил меня за газету (мы регулярно отправляли экземпляры в Патриархию и семинарии) и попросил познакомить с редакцией. Я ему говорю:

– А вон они, владыка, все за шкафом.

Надо сказать, что за шкафом стоял диван, на котором спал я и мои «политические беженцы» – попы, когда они скрывались от владыки, мирян и своих родных. Спать там так и называлось – «просить у Мирослава политического убежища». На этот раз за шкафом никого не спало. Владыка Евгений заглянул туда и сказал:

– Но простите, там же никого нет! Должны же быть у вас фотографы, журналисты. Как же вы все это делаете?

– У меня есть один помощник! – И я указал на икону Христа.

Рядом раздалось ворчание, я посмотрел на нашего архиерея, он был недоволен.

Свое недовольство он выразил чуть позже наедине:

– Мы завтра поедем в Тобольск, ты все выступления запишешь и ночью выпустишь газету, чтобы она была в Тобольске к утру.

– Владыка, помилуйте. Выступления надо расшифровать, отредактировать, доехать до Тюмени, сверстать газету (восемь полос формата А2), отвезти в типографию, смонтировать полосы на пленке, отпечатать тираж и утром отвезти обратно в Тобольск, до которого 240 километров. Это же невозможно одному человеку.

– А я тебе ноутбук дам и машину.

Владыке, видимо, казалось, что все на свете можно решить гаджетами.

– Владыка, это невозможно, понимаете, невозможно!

– А я благословляю!

Он сделал жесткое лицо и с силой стукнул посохом об пол. И вот тут в эту секунду все и произошло. Раздался страшный удар, здание сотряслось, свет померк, оба компьютерных монитора покрылись ровным сиреневым цветом. Вдоль стены от иконы Спасителя летел небольшой светоносный шарик, который затем медленно вылетел в окно. Как женские голоса в храме одолевают мужские во время пения Символа веры, так меня стала одолевать мысль, что на этот раз молния попала в меня. Меня убило? Сверху не могли промахнуться дважды. Как во сне, я посмотрел на свои руки и метнулся к компам. По дороге у меня слетел ботинок, я не заметил этого, как не заметил и владыку. Мне было страшно жаль всей информации, которая, гадина виртуальная, наверняка стерлась, и теперь ее не восстановить. Я понажимал на кнопки, а когда пошел рыться в электрощитке, открыл дверь и увидел владыку, который, по-видимому, был напуган не меньше меня. Он стоял, прислонившись к стене у двери моего кабинета. И шепотом спросил: