Книга Отцы - Валерий Панюшкин

Зато игрушечных лошадок у тебя набирался небольшой табун. Пластилиновые лошадки размножались татаро-монгольскими темпами. Плюшевая лошадка пела песню «У пони длинная челка», а ты подпевала ей, повергая меня в приступы конвульсивного умиления. А маленькой пластмассовой лошадке ты любила заплетать в колтуны, именуемые косичками, небесной красоты фиолетовую гриву. А если кто-то спрашивал тебя о будущей твоей профессии, ты отвечала: «Хочу стать такой девочкой, которая все время скачет на лошадке». А еще ты лихо оперировала специальными жокейскими терминами и понимала, что такое трензель и что такое путлище. А еще ты научилась громко подражать лошадиному ржанию, то и дело сама становилась жеребенком и гарцевала на четвереньках по квартире.

А однажды по дороге на дачу мы заехали за покупками в магазин, делавший честь поселку Малаховка изобилием и разнообразием товаров. Там на втором этаже вместе с моющими средствами и собачьей едой продавались игрушки. И там были две совершенно одинаковые пластмассовые лошадки по цене прожиточного минимума: одна – на колесиках, другая – качалка. Ты немедленно заявила, что хочешь обеих.

– Это очень дорогие лошадки, Варь, – сказала мама. – Выбери одну, тем более что они совершенно одинаковые.

Ты постояла минуту, подумала какие-то тебе одной ведомые мысли и решила все же, что лошадка на колесиках нужнее, ибо можно кататься на такой лошадке по всей квартире. Лошадку тебе купили, и с тех пор ты совершенно перестала перемещаться из спальни в кухню или из кухни в ванную пешком. Передвигалась только верхом, сопровождая езду оглушительным ржанием.

А неделю примерно спустя я укладывал тебя спать, и ты сказала:

– Папа, ты помнишь магазин в Малаховке? Там на втором этаже очень душно. Мы забрали оттуда лошадку на колесиках, но оставили там лошадку-качалку. Ей очень плохо там, и надо ее спасти, чтобы она обрела свободу. – Не знаю уж, в каком мультике ты услыхала выражение «обрести свободу».

Я редко укладывал тебя спать, редко помогал тебе умываться и редко с тобой гулял. Поэтому всякий раз, когда мы оказывались с тобой наедине, мы плели заговоры, целью которых было баловать тебя. Я сказал:

– Варенька, завтра утром я уезжаю в командировку, ты еще будешь спать. Но через три дня я вернусь, поеду в Малаховку и куплю тебе лошадку-качалку. Ты хочешь, чтоб я один съездил и привез тебе лошадку, или ты хочешь поехать за лошадкой со мной вместе?

– Хочу поехать с тобой, – сказала ты. – Я знаю, где лошадка стоит, и покажу тебе, чтобы ты ее узнал.

Командировка у меня была в город Беслан, и там, в Беслане, родители погибших в 1-й школе детей показывали мне любительскую видеозапись, на которой дети их играют школьный спектакль. Я смотрел эту видеозапись и не мог отвязаться от мысли, что, как только приеду в Москву, сразу куплю тебе лошадку. Мне казалось, что очень важно ее купить.

Мне казалось, что самолет летит очень медленно и отвратительно медленно едет такси. Я позвонил с дороги домой, и бабушка пожаловалась мне, что ты капризничаешь, не хочешь одеваться и идти гулять.

– Кто это звонит? – услышал я твой голос в трубке. – Это папа? Давай, бабушка, скорей одеваться, папа же сейчас уже приедет.

Когда я приехал, ты стояла в пальто и шапке. Мы сразу сели в машину и поехали в Малаховку. Там ты решительно вошла в магазин и решительно поднялась на второй этаж:

– Сейчас я тебе покажу, папа, где она стоит!

Ты повернула за угол, окинула взглядом толпу игрушек на полу. Лошадки среди них не было.

– Папа, ее нет! Что же мы будем делать? Ее нет!

Продавщица смотрела на нас, улыбаясь. И я улыбался. И ты, посмотрев на нас с продавщицей, тоже улыбнулась. Потому что я звонил в магазин из аэропорта. Потому что по моей просьбе продавщица припрятала в подсобку последнюю лошадку-качалку, чтоб никто случайно не купил ее, пока не приедем мы с тобой.

26

Иногда я не видал тебя целыми неделями. Даже больше. Бывало и по две недели. Мне иногда казалось, что ты начинаешь забывать меня или, во всяком случае, думать обо мне как о случайно появляющемся в доме человеке по кличке Папа. Неожиданное появление папы в доме вызывало скорее не радость, а удивление.

– О! Папа! Что ты здесь делаешь? – говорила ты, выезжая из детской на пластмассовой лошадке, тогда как я стоял в прихожей, только что вернувшись с очередного какого-нибудь журналистского задания, будь оно проклято.

Каждый раз, когда, воротившись из очередной командировки, я начинал напоминать тебе, кто я такой и почему тебе следует поцеловать меня в щеку, я ненавидел свою профессию.

– Варенька, здравствуй. – Я садился на корточки в прихожей и протягивал к тебе руки. – Поцелуй папу.

– Не хочу! – Ты теребила уздечку на игрушечной лошадке, которая привезла тебя из детской в прихожую, и со свойственной тебе снисходительностью думала, что бы могло связывать тебя, такую прекрасную, с этим небритым человеком, от которого десять дней не было ни слуху ни духу. – Ты ездил в командировку?

– Да.

– Куда?

– В город Беслан. Там очень красивые горы. Мы когда-нибудь с тобой поедем вместе, и я покажу тебе красивые горы.

– Лучше я тебе нарисую горы, – говорила ты. – Я тебе уже нарисовала море. Только давно. Ты же любишь море? Я тебе нарисовала черное море, а маме нарисовала красное. Только давно, и твой рисунок потерялся. Ты привез мне каких-нибудь подарков из Беслана?

– Нет.

– Почему? Там что, нет подарков?

– Там нет подарков, Варенька.

– Как это нет подарков? Там что, нет детей? Там же точно есть дети, и значит, есть для детей подарки. Почему ты мне их не привез?

После этих слов мама начинала объяснять тебе, что нехорошо все время клянчить у папы подарки. А взрослый брат Вася выходил из своей комнаты, оторвавшись от интересной компьютерной игры, и пожимал мне руку с таким видом, чтоб я понял, что он понимает, как важно, что я езжу в командировки во всякие города, где нет подарков для детей. А я стоял и думал: какого черта я езжу в командировки туда, где нет подарков для детей. И как я объясню моей маленькой девочке, что это за город такой, где я был в командировке. И может быть, не нужно ей ничего знать про такие города.

– Знаешь, Варенька, я был в городе, где детям очень плохо.

– Там что, нет игрушек?

– Еще хуже.

– Там что, нет даже шоколадных яиц с киндер-сюрпризами? – Ты фыркала и убегала по своим детским делам.

А я сидел на кухне, пил вино, и минут через пятнадцать ты прибегала ко мне с листком бумаги, покрытым невразумительными каракулями:

– Папа, мне дедушка заточил птичье перо. И я пером написала тебе письмо. Здесь написано, чтоб ты не грустил.

Письмо, в котором написано, чтоб я не грустил, долго потом лежало у меня в бумажнике, но я все равно грустил. Я звонил из чертовых своих командировок домой и спрашивал, не хочет ли Варя поговорить с папой. Ты не хотела. Ты забывала меня при расставаниях быстрее, чем вспоминала при встречах.