Книга Собака, которая не хотела быть просто собакой - Фарли Моуэт

От такого неожиданного и необычного поведения все четыре лайки остолбенели: их уши развернулись вперед, хвосты выпрямились, а брови сдвинулись в мучительном желании понять, что же происходит. Затем медленно, один за другим псы начали отступать, растерянно отводя взгляд от удручающего зрелища. Отойдя от Матта футов на десять, они разом повернулись и, потеряв всякое чувство собственного достоинства, бежали на задний двор.

Одного зрелища «велосипедной» обороны Матта (как мы ее назвали) обычно оказывалось достаточно, чтобы предупредить кровопролитие. Исключением из этого правила явился случай, когда одна безрассудно храбрая собака отказалась впасть в панику. Тут последствия могли быть плачевными, так как странная оборонительная поза Матта выглядела беззащитной, но не сулила ничего хорошего.

Однажды, когда Матт охотился на гоферов, на него напала собака-колли с соседней фермы, по-моему, малость шальная. Один глаз у собаки был белым, а другой синим, это-то и придавало ей сходство с полупомешанной. Пес и действовал как безумный: он без малейшего колебания бросился на перевернувшегося на спину Матта.

Матт заворчал, когда колли навалился на него, и на какое-то мгновение темп «кручения педалей» замедлился. Затем Матт собрался с силами и перешел на спринт. Колли повис в воздухе, взлетая и опускаясь, как мячик на конце вертикальной водяной струи. Каждый раз, когда он опускался, по нему проходились туда и сюда четыре набора быстро двигающихся когтей; в конце концов колли упал на землю: из дюжины глубоких царапин лилась кровь; наглец получил сполна и бежал. Матт не преследовал его; победив, он становился великодушным.

Если бы он добровольно пожелал провести несколько таких дуэлей с собаками из округи, то они несомненно быстро признали бы его. Но он оставался верен мирному принципу отказа от насилия, по крайней мере в отношении других собак, и продолжал избегать стычек.

Местные стаи собак и особенно та, во главе которой был бультерьер из соседнего дома, старались вовсю, чтобы вызвать Матта на драку, и некоторое время ему приходилось держаться поблизости от нашего жилища, когда его не сопровождали мама или я.

Прошел почти месяц, прежде чем он отыскал выход из столь затруднительного положения.

Принятое наконец решение было типичным для него.

Почти все задние дворы в Саскатуне были обнесены заборами из вертикальных планок, прибитых гвоздями к двум горизонтальным прямоугольным брусьям сечением два на четыре дюйма. У каждого забора верхний брус находился в пяти-шести футах от земли и примерно на пять дюймов ниже верхних концов вертикальных планок. Много поколений эти высокие горизонтальные мостики служили кошкам местом для безопасных прогулок. В один прекрасный день Матт решил, что изящные мостики могут послужить и ему.

Я чистил зубы после завтрака, когда услышал, как Матт взвизгнул от боли. Я тут же подошел к окну и выглянул. Мне удалось увидеть, как пес старательно карабкается с мусорного ведра у ворот на наш задний забор. Пока я смотрел, он сделал несколько вихляющих шагов по верхней перекладине, потерял равновесие и свалился, но тут же решительно вернулся к мусорному ведру и повторил попытку.

Я вышел во двор и постарался его урезонить, но пес не обратил на меня никакого внимания. Когда я уходил, он повторял все то же: вскарабкивался, неуверенно проходил несколько футов и снова падал.

Во время обеда я упомянул о новом увлечении Матта, но никто из домашних не придал этому значения. Мы привыкли к странностям нашей собаки и совершенно не подозревали, что за этой кажущейся глупостью скрывается метод. И вот несколько вечеров спустя я понял, что это был именно метод.

Отряд бенгальских улан (двое моих приятелей и я) с копьями из бамбуковых удилищ провел послеобеденное время в охоте на тигров (уличных кошек), за которыми гонялись на велосипедах по всем переулкам. Когда подошло время ужина, мы, лениво нажимая на педали, направлялись домой по переулку позади Ривер-Роуд, как вдруг один из моих товарищей, ехавший немного впереди, испуганно вскрикнул, повернул свою машину так, что я врезался в нее, и мы оба шлепнулись в раскаленную солнцем пыль. Я вскочил и увидел, что мой друг тычет пальцем на забор перед нами и глаза его стали квадратными от изумления.

Источник нашего столкновения небрежно двигался по верху забора ярдах в пятидесяти от нас. За этим забором жили эскимосские лайки, и хотя мы не могли их видеть, но мы и большая часть Саскатуна слышали, как их захлебывающийся от бешенства лай прерывался звуками глухих ударов при каждой попытке добраться до искусителя и беспомощном падении на землю.

Матт никогда не спешил. И сейчас он семенил по своей воздушной трассе с неторопливым безразличием пожилого джентльмена, прогуливающегося во время вечернего моциона. Лайки были вне себя от бессилия, и я радовался тому, что между нами – забор.

Мы, мальчишки, еще не оправились от первого изумления, когда на сцене появилась новая группа собак. Группа эта состояла из шести или семи местных псов во главе с бультерьером: их привлекли вопли лаек. Псы увидели Матта, и терьер с ходу повел их в атаку. Он сам бросился на забор с такой отчаянной силой, что после этого столкновения остался в живых только потому, что был бультерьером.

Нас испугало близкое к безумию состояние собак, и мы взяли пики наизготовку, не зная, пытаться спасти Матта или нет. Нашей помощи, как оказалось, в данном случае не требовалось.

Матт оставался невозмутимым или создавал иллюзию невозмутимости, так как, сосредоточив все свое внимание на сохранении равновесия, уже не мог уделить никакого внимания нападавшим. Он шел медленно, но уверенно и, благополучно пройдя по забору, за которым жили лайки, вспрыгнул на более высокий соседний забор и шагал по нему, пока не добрался до гаража. Изящным прыжком он оказался на его крыше, где и растянулся на несколько секунд, якобы для того, чтобы передохнуть, но на самом деле – я в этом уверен – чтобы насладиться своим торжеством.

Внизу иод ним бурлила ярость. Потом я никогда не видел такой рассвирепевшей собаки, как тот бультерьер. Хотя стена гаража, выходившая на переулок, была высотой в добрых восемь футов, бультерьер продолжал бессмысленно кидаться на нее, пока не превратился – я тоже в этом уверен – в одну большую дрожащую ссадину. Матт наблюдал весь этот спектакль две-три минуты, потом встал, бросил презрительный взгляд через плечо, спрыгнул на забор между двумя домами и неторопливо направился по нему на другую улицу.

Суматоха в переулке приутихла, и свора стала таять. Большинство собак, должно быть, поняло, что им пришлось бы обогнуть полквартала, если б они снова захотели напасть на след Матта, но к тому времени он, по-видимому, был бы уже далеко. Они начали уныло расходиться, пока наконец не остался лишь один бультерьер. В припадке бешенства он все еще бросался на стену гаража, когда я направился домой, чтобы рассказать об увиденных мною чудесах.

С того дня собаки, жившие по соседству, отказались от нападений на Матта и молчаливо признали его превосходство, – разумеется, все, кроме бультерьера. Возможно, что, бросаясь, подобно мячу, на стенку, он повредил свой ум, а может быть, был просто слишком упрям, чтобы сдаться. Что там ни говори, но он продолжал устраивать засады на Матта, а Матт достаточно легко их избегал до того дня в начале зимы, когда бультерьер, к тому времени уже совершенно потерявший разум, пытался перебежать улицу в погоне за своим врагом, не обращая внимания на транспорт, и его, беднягу, переехал старый автомобиль модели «Т».