Книга Дегустатор - Уго Ди Фонте

— Babbo! Babbo! Какая прелесть!

Она держала куклу в руках, покрывая ее поцелуями.

— Феличита! Я назову ее Феличита!

И закружилась по коридору с сияющими глазами, как обычно, когда была счастлива.

Я хорошо помню тот день, поскольку за ужином Джованни вновь потребовал, чтобы Федерико заплатил индульгенцию за его кардинальский сан. Он говорил с таким жаром, что у него запотели очки. Сняв их, чтобы протереть, Джованни уставился на Федерико полными злобы выпученными глазами. Федерико доел мясо, а затем, бросив кость Нерону, заявил:

— Я не дам этому козлу ни единого скудо, и точка!

— Ты нас оскорбляешь! — заверещала Эмилия. — Если бы не мое приданое и не мой брат, этот замок погряз бы в нищете!

Федерико медленно поднялся, утирая рукавом жир с подбородка. Я стоял у него за спиной. Он резко развернулся, стукнул меня кулаком по лицу и сбил с ног. Не откатись я в сторону, он зашагал бы прямо по моему телу, клянусь! Придворные быстренько побежали за ним. Никто не хотел оставаться с Джованни, который задумчиво сидел за столом, в то время как Эмилия что-то шептала ему на ухо.

Porta! Сколько можно держать крышку на кипящем котле? Что-то должно было случиться. Я не знал, что и когда, но был уверен, что добром это не кончится. Хуже того — я нутром чуял, что мне достанется по первое число. Я не мог спать. Любая мелочь — дырочка на лосинах, слишком горячее блюдо, резкое слово, — на которую раньше я не обратил бы внимания, задевала меня. Поэтому, когда Миранда со слезами заявила, что Томмазо бросил Феличиту на пол и сломал ей руку, я готов был убить его.

Я нашел юношу прямо перед вечерней в маленькой часовенке собора Святой Екатерины.

— Уго! — сказал он, проглотив кусок яблока. — Я ждал тебя.

Я не ответил. Томмазо оглянулся, чтобы удостовериться, что мы одни.

— Федерико опять отказался платить индульгенцию за Джованни.

Если этот плут думал, что я попадусь на его дурацкие уловки, то он глубоко ошибался.

— Подожди! — воскликнул он, когда я взобрался на скамью. — Ты знаешь, что из Венеции едет мать Джованни Пия?

— Ну и что?

— Из Венеции! — повторил он так, словно я никогда не слышал это название. — Это город отравителей. У них есть прейскурант. Двадцать золотых за убийство торговца, тридцать — за солдата, сотня — за герцога.

— Откуда ты знаешь?

Он пожал плечами с таким видом, словно об этом знали все.

— Мне Лукка говорил.

— Эта Пия везет с собой отравителя?

— Как знать? Разве ты на месте Джованни…

Он осекся, но я и так все понял.

— Мне кажется, ты все это придумал, чтобы избежать порки.

Томмазо хлопнул ладонью по лбу, а потом всплеснул руками так, словно я ужасно его обидел.

— Ты же сам просил меня быть твоими глазами и ушами!.. Что ж, дело твое. — Он выбрался в проход между скамьями и направился к двери. — Только не говори, что я тебя не предупреждал!

Я не погнался за ним, поскольку по крайней мере часть его слов была правдой. Все знали, что в Венеции больше отравителей, чем в Риме — римлян. Они целыми днями придумывали все новые отравы и жаждали их испробовать. Купить яд мог любой вельможа или богатый купец — были бы деньги. А у Пии они были. Я закрыл глаза, чтобы помолиться, однако передо мной появился не лик Божий или Пресвятая Богородица, а ухмыляющаяся физиономия моего брата Витторе.

Ужин был похож на мой первый банкет во дворце. Я жевал, как обреченный. Желудок у меня съежился. Каждое новое блюдо вызывало у меня все больше подозрений, и я так перетрясся от страха, что, когда подали молочный пудинг, я его понюхал, поднес поближе к глазам, повернул чашку другой стороной, снова понюхал, подцепил чуточку на палец, попробовал и сказал:

— Молоко сдохло.

Нижняя губа Федерико упала на подбородок.

— Сдохло? Как это понимать?

— Оно прокисло, ваша светлость. Боюсь, у вас от него разболится желудок.

Я думал, он поблагодарит меня, вышвырнет пудинг и поест фруктов, но герцог, смахнув со стола несколько подносов, позвал повара Кристофоро.

— Уго говорит, что молоко сдохло.

— Чтоб он сам сдох! — огрызнулся Кристофоро, принюхиваясь к пудингу. — Ваша светлость! Этот придурок Уго слишком много о себе возомнил.

— Я пробую блюда для герцога вот уже почти год, — заорал я на него, — и знаю желудок его светлости не хуже своего собственного! Если я придурок, то ты злодей. Бог, он все видит!

— Ты обвиняешь меня в том, что я сделал что-то с едой? — взревел Кристофоро, угрожая мне кухонным ножом.

— Я тебя не обвиняю. Хотя, если подумать…

— Basta! — сказал Федерико и протянул повару чашку. — Ешь!

Кристофоро моргнул. Его зоб раздулся на глазах.

— Ваша светлость! Разве не он должен…

— Ешь! — гаркнул Федерико. Кристофоро съел ложку пудинга.

— Пальчики оближешь! — Он съел еще две ложки и рыгнул. — Если вы желаете, чтобы я доел его, ваша светлость…

— Нет! — рявкнул Федерико и выхватил чашку у него из рук.

— Приготовить вам еще?

— Да, — буркнул герцог.

Я хотел незаметно выскользнуть из зала, пока Федерико не кончил ужин, но стоило мне шевельнуться, как он спросил:

— Куда ты?

— Он пошел поесть пудинга, — под всеобщий хохот ответил Кристофоро.

Мальчишка-подавальщик сказал мне потом, что, когда я ушел, они продолжали судачить обо мне. Кто-то заявил, что слуга, позволяющий себе говорить, когда его не спрашивают, явно спятил. По словам Пьеро, мне повезло, что герцог не убил меня за наглость, а Бернардо добавил: если, мол, стулья начнут запрыгивать на стол, настанет конец света. Но мне все равно, что они там болтали, поскольку Федерико сказал: «Чем больше он хочет жить, тем лучше для меня. Но если он еще раз выкинет такой же номер, я заставлю его съесть все до последней крошки — просто чтобы убедиться».

Чекки дал Кристофоро несколько монет, чтобы загладить обиду. Короче, хотя насчет пудинга я ошибся, все обошлось. Я облегченно вздохнул, и мне вдруг ужасно захотелось взять Агнес в горы и любить ее, пока член не обмякнет. Мы давно не были вместе, так что я с ума сходил от желания.

Но ворота были уже заперты на ночь, а во дворце Агнес не давала мне тронуть ее пальцем.

Если Федерико и беспокоил приезд Пии, виду он не подавал. Правда, он убил человека на поединке и сжег деревню, предварительно конфисковав у крестьян все добро, но это было в порядке вещей. Герцог нашел себе новую шлюху по имени Бьянка, красивую (если не считать родимого пятна на лбу) и хорошо сложенную. Она всегда носила шарф или шляпу, надвинутую на самые брови, и при определенном освещении казалась похожей на арабку.