Книга Пояс Богородицы - Роберт Святополк-Мирский

Филипп окликнул десятника Олешку Бирюкова, который понимал понемногу на всех местных наречиях, но и тот сперва ничего не уразумел и только потом, когда попытался перейти с пленником на немецкий, с трудом перевел его слова.

Из них следовало, что этот рыцарь происходит из народа ливов, испокон веков живущего на этой земле, что он чуть ли не сам великий князь всего этого народа и зовут его Генрих Второй, потому что Генрихом Первым был его покойный отец, недавно погибший в сражении, а также что он ну прямо баснословно богат и охотно станет почетным пленником Филиппа, которому его, Генриха Второго, вассалы, узнав о пленении своего предводителя, немедленно выплатят такую сумму в чистых золотых монетах, какой Филипп за всю свою жизнь воинским искусством не заработает.

Филипп, которому в последнее время очень понравилось собирать все возрастающую военную добычу, охотно принял это предложение.

Гонец Филиппа отправился за выкупом по указанному Генрихом адресу, а Генрих поселился в шатре Филиппа, пил и ел вволю, развлекал московских воинов игрой на лютне и пением на непонятном языке мелодичных песен, а на следующей неделе одной темной ночью попытался втихомолку бежать.

Филипп воспринял это как естественный шаг каждого нормального человека, оказавшегося в плену, и на первый раз лишь пожурил Генриха, но когда тот повторил свою попытку спустя несколько дней, Филипп не на шутку рассердился и пообещал ему серьезные неприятности, а после третьей просто приковал цепью к столбу своего шатра.

За несколько дней до ожидаемого возвращения посланного за выкупом гонца Генрих помрачнел, загрустил и совсем сник.

Гонец вернулся и доложил Филиппу, что в указанном месте никакого княжеского замка не обнаружено, но попутно выяснилось, что у народа ливов вообще никогда не было никаких князей, что это маленький народ рыбаков и земледельцев, который всегда тяжелым трудом зарабатывал хлеб свой насущный и больше чем простым слугой у разного рода завоевателей, часто сменявшихся на этой земле, ни один лив никогда не был, а уж тем более смешно говорить о каком-либо богатстве.

Разъяренный Филипп направился в свой шатер, засучил рукава и, демонстрируя Генриху огромные кулачищи; спросил его, что все это значит.

Генрих побелел, как снег, и, упав на колени, взмолился на чистейшем русском языке, обещая рассказать всю правду взамен сохранения здоровья.

А правда оказалась такой; лив Генрих Второй, так же как и его покойный батюшка Генрих Первый, оказались самыми обыкновенными мародерами.

До начала войны они оба служили простыми конюхами на огромной конюшне замка Густава фон Шлимана, знаменитого ливонского рыцаря, личного друга самого великого магистра Бернгарда фон дер Борха, где жили как у Бога за пазухой, воруя в огромных количествах хозяйский овес и выгодно продавая его за полцены окрестным ливам — землепашцам. Дело процветало, и вскоре отец с сыном уже приближались к накоплению той заветной суммы, которой им хватило бы на покупку собственного домика и куска земли, на которой они намеревались осесть, как вдруг началась война и генерал Шлиман немедля выступил в поход, захватив с собой, естественно, большинство CJI~.(?)

Обоим ливам Генрихам, привыкшим к вольготной жизни на теплой конюшне, война очень не понравилась. Но и в ней можно было найти хорошие стороны, и предприимчивый Генрих Первый вскоре их нашел. Будучи человеком наблюдательным, он заметил, что в конце каждой битвы, когда одна сторона начинает от; ступать, а другая ее преследовать, поле сражения на несколько десятков минут остается совершенно пустым, и вот тогда-то можно беспрепятственно обшаривать убитых, прежде чем это сделают победители; вернувшись после погони за неприятелем.

Теперь бывшие конюхи, одетые, как простые пешие ливонские воины, перед началом каждого сражения находили себе укромное убежище, где выжидали до тех пор, пока одна из сторон не одержит победу. Затем они быстро выбегали на поле боя и обирали убитых до тех пор, пока вдали не покажутся победители, спешащие к полю с той же целью.

Это дело оказалось во много раз прибыльнее овса, и Генрих Первый, весело потирая руки, молил Господа о продлении войны, в то время как его сын умолял отца отказаться от пагубной привычки не делиться добычей. Дело в том, что, кроме такой вполне похвальной черты, как наблюдательность, в сложном и противоречивом характере Генриха Первого присутствовала и даже доминировала такая мало похвальная черта, как скупость. Мало того, что он давал сыну лишь жалкие крохи, как от продажи овса, так потом и от мародерской добычи, так он еще втайне закапывал все деньги и ценности в местах, известных только ему, и ни за что не соглашался указать эти места сыну, ссылаясь на то, что тот еще слишком молод и непременно растранжирит накопленное.

Генриху сразу повезло — он наткнулся на какого-то, должно быть, очень знатного и богатого ливонца и тут же напялил на себя все его латы, прихватив заодно дорогого коня прекрасной породы (а уж в лошадях и ценах на них он разбирался как никто другой!), смутно, однако, заподозрив, что за таким неожиданным везением судьба, должно быть, скрывает какой-нибудь подвох.

Он не ошибся — через несколько минут появился Филипп…

И вот, стоя на коленях, Генрих теперь умолял не выгонять его, клятвенно заверяя, что за этот месяц привязался к Филиппу, как к брату, что полюбил его, как родного, что теперь на всем белом свете у него больше никого нет, но зато есть много талантов, которые он охотно применит на службе такому знаменитому воину и замечательному человеку, что он не только умеет играть на лютне и сочинять песни по любому случаю, но еще свободно владеет пятью европейскими языками, умеет вести дом и хозяйство, а уж за лошадьми смотреть — лучшего мастера в мире нет!

Эти аргументы повлияли на решение Филиппа, потому что в последнее время, столь внезапно обогатившись и готовясь к ведению большого дома с дюжиной детей, крупным хозяйством и непременно с огромной конюшней, он не раз подумывал о необходимости найти подходящего, достаточно грамотного и разумного человека для ведения этого дела.

Филипп сменил гнев на милость и принял Генриха на службу, положив ему щедрой и теперь уже богатой рукой жалованье, о котором тот даже не мечтал, а потому, залившись слезами умиления и горячо целуя руку нового патрона, Генрих поклялся ему в пожизненной преданности и готовности немедля положить голову за Филиппа, его семью и его дом.

В последующие несколько месяцев Филипп все больше привязывался к новому слуге, которого скоро и вовсе полюбил за веселый нрав, ловкость, живой, быстрый ум и умение мгновенно находить выход из любой трудной ситуации. Данилка вначале с ревностью недолюбливал новичка, но потом привык и тоже полюбил его, потому что Генрих умел очень точно вести себя с каждым, так что вскоре и дворянину Филиппу Бартеневу, и его дворовому холопу Данилке, стоящим на неизмеримо далеких общественных уровнях, он стал одинаково близким другом, умея в то же время соблюдать с каждым нужную дистанцию.

После нового поручения великого князя Филипп мысленно поздравил себя с правильным решением, потому что теперь, когда через неделю ему снова придется уехать, а затеяно столько дел, Бартеневке будет очень нужен человек, способный под руководством Настеньки выполнить все необходимые работы.