Книга Граница горных вил - Ксения Тихомирова

Дома я даже не подумал наводить порядок после ночного чаепития. Устроил себе лежбище в саду и под утренний шелест деревьев заснул блаженным сном.

В таком же радужном и безмятежном настроении я провел несколько оставшихся от сна дневных часов и, как условились, отправился к пяти на «явочную квартиру». Я был готов встретить хоть полк придворных и лакеев — мне было все равно.

И вот я в первый раз открыл дверь парадного входа и поднялся по пологой лестнице с широкими ступеньками. Это оказался просто дом, нисколько не дворец. Ни ковров, ни цветов — только цветные стекла в окнах лестничных пролетов, угловатый и мрачноватый модерн. Одна-единственная дверь на площадке, массивный пожилой звонок.

Бет встретила меня сама и провела в небольшой зал, смотревший окнами на площадь. Первое впечатление от явочной квартиры (то есть от зала: вся квартира, как я потом узнал, состояла из множества разных миров) казалось настолько ясным и живым, но при этом неуловимым, что я встал на пороге и почти принюхивался к ощущению другого времени, которое витало в звонком кубике пространства.

Наверно, дело в том, что я привык видеть такие интерьеры уже состарившимися, поблекшими и потемневшими, а вещи — сбившимися в неповоротливые кучи. А тут я вдруг шагнул в раннее утро века, по-девичьи собранное и строгое, свежее, умытое, с глубокомысленными шкафами, качалками, крахмальной скатертью и розами в простой прозрачной вазе. Возможно, то, что мне сначала показалось то ли призвуком, то ли запахом времени, было запахом этих белых некрупных роз.

Дверь на балкон осталась распахнутой, ветер шевелил светлые шторы. За ними я узнал балконные перила и макушку деревца. Я чувствовал, что Бет настороженно ждет моей реакции. Она смотрела исподлобья взглядом смущенного подростка — девочки лет шестнадцати; в свободном и недлинном платье с квадратным вырезом («каре», как говорила бабушка), приводившем на память детские фотографии из семейных альбомов. С двумя тяжелыми косами она и выглядела, как подросток.

— Какая молодая комната, — попробовал я описать в двух словах все то, что можно объяснять долго и невнятно.

— Она всегда была такой. Только раньше здесь было сумрачно, потому что под окнами росло большое дерево. Его сломало ветром, и тогда мы посадили это… Оно тоже когда-нибудь закроет свет…

— Ты опять думаешь о времени?

— Что я могу с этим поделать? Здесь оно слишком бросается в глаза, ты же сам видишь.

— Ну да. Вот комната, в которой живет время. Живет себе и никого не трогает. По крайней мере, между нами не встревает. Разве не так?

— Не знаю. Я к нему привыкла, мне оно никогда не мешало.

Я спросил:

— У вас там, среди вил, тебя случайно не считают еще подростком?

— Ты думаешь, так может быть? Однажды кто-то сказал про Кэт, что у нее тяжелый переходный возраст, но я подумала, что это просто плохая шутка.

— Ну и зря. Это хорошая идея. Она все объясняет.

— Что — все?

— То, что я старше тебя, Бетти, — заявил я нахально (тогда я действительно вдруг в это поверил). — Тут ничего не сделаешь, уж ты не обижайся. Что есть, то есть. Иногда лет на восемь (если считать по-человечески), иногда года на три. Но почему-то я взрослее. И, наверно, всегда буду взрослее. Ты уж извини.

Бет рассмеялась.

— Ну и будь. Мне это нравится.

— Договорились. И все, забудь об этом.

Мы ударили по рукам и чинно плюхнулись в качалки — лицом к окнам и розам. Переглянулись, рассмеялись.

— Ты как мои ребята, — сказала Бет. — Они меня все время смешат. Вот, кстати, хорошо, что вспомнила. Ты с голоду не умираешь?

Я снова рассмеялся.

— Нет, — попыталась она объяснить, — это логично.

— Да, я понимаю. Ребят все время надо кормить.

— Их можно даже не кормить. Они сами найдут, что съесть. Я из-за них совсем разучилась принимать взрослых гостей. Весь месяц с завистью смотрела, как ты ловко с этим управлялся.

— Разве я управлялся? Просто гости приходили легкие. И у тебя со мной проблем не будет. Когда начну умирать с голоду, сразу тебе скажу, но пока что я хочу услышать твою историю. Знаешь, я подумал и решил, что мне незачем идти в байдарочный поход. Я обещал, что пойду в горы, а перед этим плаваньем у меня нет моральных обязательств. Надо лишь предупредить ребят, и у нас будет еще целый август.

Бет мельком взглянула на меня и как-то сжалась.

— Ты так решил? Позвонить можно прямо сейчас, отсюда. Ну что, испытаем судьбу?

Я кивнул, не понимая, что ее встревожило.

Бет быстро передвинула свою качалку и вытащила из какого-то бюро телефонную трубку. Нажала кнопки, поговорила с оператором и протянула мне ее резким, отчаянным жестом.

— Номер сам набирай. Москва на связи.

Через минуту я говорил с тем же приятелем.

— Как хорошо, что ты позвонил прямо сегодня! — обрадовался он. — Вчера мне почти сразу за тобой звонил твой Пашка.

— Ему-то что понадобилось?

— Ты ему понадобился. Вернее, не ему, а твоему руководителю.

— Что-то случилось?

— Пашка говорит, тебе сдвинули срок защиты.

— Летом? В июле?

— Представь себе. Кто-то уехал за границу, и тебя хотят поставить на защиту раньше. Руководитель нервничает, не знает, где тебя искать.

— Понятно. Ну, тогда плывите без меня.

— Ты позвони ему.

— Конечно. Спасибо тебе, всем привет. До встречи.

В первое мгновение я, кажется, вздохнул с облегчением: какой отличный повод плюнуть на защиту (на что она мне сдалась, в конце-то концов?), да и нырнуть в свою новую жизнь без всяких проволочек! Но тут же вспомнил, что упомянутый научный руководитель как раз из тех людей, кого я ни в коем случае не должен подводить, иначе мир рухнет, а я буду виноват. Он свято верит в то, что я, как и он сам, ходячий долг. Вся кафедра над нами ехидно умилялась — какое, мол, единодушие — да что тут говорить.

Бет мужественно улыбнулась, когда я пересказал ей разговор.

— Так я и думала, что августа не будет. Просто не может быть. Ты помнишь телефон руководителя?

— Помню. Постой… Если я уеду на полгода, с тобой ничего плохого не случится?

— Да что со мной может случиться?

— Не знаю, потому и спрашиваю. Я тут наслушался разных историй…

— Пока ты жив и не забыл меня, со мною ничего плохого не случится. А я постараюсь сделать так, чтобы ничего плохого не случилось с тобой. У меня появилось несколько дипломатических идей. Потом расскажу. Звони, пока у нас прямая связь с Москвой.

Я набрал номер своего руководителя.

Да, он разыскивал меня. Он очень рад, что я, наконец, закончил работу, но сейчас для меня начнется самое трудное: надо оформить миллион бумаг, причем в кратчайший срок. Лето? Конечно, лето осложняет дело, но надо как-то постараться… В общем, я должен быть в Москве, и чем скорей, тем лучше.