Книга Черным по белому - Аркадий Аверченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– В оперетку. Там, знаешь, есть такие разные женщиночки. Хорр… шо!
«Вот оно, – подумал я, – настоящая широкая московская душа».
Как будто догадавшись, Тугоуздов подтвердил вслух:
– Настоящая я, брат, московская душа! Тут нас таких много. Валяй, Петя, – пятерку на чай дам! Гоп-гоп!
В оперетке, во время антракта, мы встретили двух неизвестных мне людей: Васю и Мишунчика.
По крайней мере, Тугоуздов, столкнувшись с ними, так и крикнул:
– Вася! Мишунчик!
Тут же он с ними расцеловался.
– Как подпрыгиваешь, Мишунчик?
Оказалось, что Мишунчик «подпрыгивал» хорошо, потому что, не задумываясь, отвечал:
– Ничего. Подъелдониваем.
У русского человека считается высшим шиком пускать в ход такие слова, которых до него никто не слыхивал; да и он сам завтра на тот же вопрос ответит иначе… Что-нибудь вроде: «ничего, тилибонимся» или «ничего, тарарыкаем».
А в переводе на русский язык этот краткий диалог очень прост:
– Как поживаешь, Миша?
– Ничего, помаленьку.
Тугоуздов познакомил меня с Васей, познакомил с Мишунчиком и не успокоился до тех пор, пока не взял с них слово ехать вместе с нами ужинать к Яру.
– Нет, нет, уж вы не отвертитесь. Поедем, чепурыхнем (или чебурахнем – не помню).
Когда мы вернулись и сели на место, я спросил Тугоуздова:
– Кто это такие, твои друзья?
– А черт их знает, – беззаботно отвечал он, не отрывая бинокля от глаз.
– Чем они занимаются?
– Так просто… Москвичи. Кажется, хорошие ребята. Впрочем, я фамилию-то ихнюю забыл. Не то Кертинг и Полосухин, не то Димитрюков и Звездич. Тот, что Звездич, очень хорошо анекдоты рассказывает.
И закончил несколько неожиданно.
– Деляга.
Когда приехали к Яру – нас уже ждал накрытый стол.
– Все как следует? – жизнерадостно спросил Тугоуздов склонившегося к нему метрдотеля.
– Извольте видеть!
– Чего там изволить! Коньячишку дрянь поставили. Ты, братец, дай чего-нибудь этакого… старенького.
– Извольте-с. Есть очень хорошие коньяки 1820 года, только должен предупредить, Николай Савич, – тово-с! Семьдесят пять монет бутылочка.
– Ты, братец, глуп, – поморщился Тугоуздов. – Скажи, Тугоуздов когда-нибудь торговался?!
– Никак нет.
– То-то и оно. Живешь-то ведь один раз! Верно, ребятки?
– Верно, – подтвердил Мишунчик.
Шумно уселись за стол.
– Эх-ма! Ходи изба, ходи печь! – кричал Тугоуздов. – Шире дорогу, коньяк в горло идет! Пейте разумное, доброе, вечное!
…Мальчишка подошел к нам, держа в руке три розы, и заявил Тугоуздову:
– Вот вам прислали… С того столика. Господа Шинкунёвы.
– Ге! Спасибо! Вспомнили старого Тугоуздова. Стой, паренек! Сколько у тебя этого товару есть?
– Да хоть десяток, хоть два.
– Ну вот и волоки два! Отнеси им с записочкой, поблагодари! Стой, напишу.
Цветы были отосланы с игривой запиской Тугоуздова: «Ку-ку! А вот и я, здравствуйте, как пошевеливаетесь? Пьем за ваше, с криками ура!»
Под запиской он заставил подписаться нас всех, несмотря на мои мольбы и указания, что это неудобно.
– Ничего, ничего! Живем-то один раз… Эх-ма!
Мне стал нравиться этот стихийный, широкий безудержный человек.
«Вот он, московский-то размах, – подумал я. – Москва кутит, дым столбом!»
– Что там у вас еще? – спросил Тугоуздов метрдотеля.
– Еще горячая закуска заказана, потом уха, потом котлетки валлеруа…
– К черту твои закуски. Давай нам ухи… Эх-ма! Настоящей русской стерляжьей ушицы с расстегайчиками. Гоп-гоп! Настоящие исконные расстегайчики!
– Виноват, закуска заказана. Может, подать?
– Подай-ка, я тебе на голову ее выложу. Да ты вот что: и закуску к черту, и валлеруа твое к черту. Ты нам дай кабинетик и тащи туда уху. Верно, господа? Ведь все уже почти сыты.
– Конечно, – сказал я. – Напрасно ты эти котлеты и горячую закуску заказывал.
– Да, милый мой, черт с ним! Обеднеем от этого, что ли? Живешь-то ведь один раз. Ну, дай я тебя поцелую!
Поцеловались.
В кабинете Тугоуздов предложил:
– Снимай, ребятки, сюртуки. Опростимся! Садись на пол, на ковре будем уху есть. Как рыбаки! Верно?
Ели уху на дорогом кабинетном ковре. Совсем как рыбаки.
– Постой, – забеспокоился Тугоуздов. – Ты какое вино-то открыл?
– Как же-с! Клико энглянд.
– И дурак. Кто же с ухой клико пьет? Дай посуше. Постой! А это оставь – сами не выпьем, фараоны выпьют.
– Какие фараоны? – полюбопытствовал я.
– Какие? А вот какие. Эй, Никифор! Зови сюда кочующее племя. Пусть споют! Эх-ма! – вдохновенно крикнул он. – Живешь-то…
– …Ведь один раз, – докончил я.
– Верно! Откуда ты догадался?
Пришли цыгане. Сразу стало шумно, дымно и неуютно; всюду взор наталкивался на незнакомые, алчные лица, на открытые рты и ревущие глотки.
– Гоп, гоп! – кричал Тугоуздов, дирижируя хором и приплясывая. – Сыпь, накаливай (или – «наяривай» – точно я не расслышал)! Барыни, налегайте на фрукту, пейте желтенькое! Эх-эх, тра-ла-ла!
Лицо его сияло весельем.
«Вот оно, – подумал я, – московский тысячник кутит! Что за забубенная головушка! Сколько в этом своеобразной, дикой красоты. Знают ли еще где-нибудь в России секрет такого разудалого, беззаветного веселья?!»
– Довольно! – кричит Тугоуздов. – Вот, на-те вам! Очищайте арену! Едем, ребята!
– Домой? – спросил я.
– Что-о-о? С ума ты сошел! Кто ж теперь домой едет? В «Стрельну»! Под тропики! Кофе с абрикотинской мазью выпьем. Егор! Скажи, чтобы Семен подавал. Да позови Евграфа – пусть он звякнет Ивану Парфенычу, чтобы Алексей нам кофию сварганил. Эх-ма! Высыпай, ребятки.
В «Стрельне» пили кофе. Опять пели цыгане, потому что Тугоуздов хотел сравнить: «чья кишка толще?»
Оказалось, что «ярцам не выстоять».
В пятом часу утра стали собираться уходить.
– Ну, я домой, – робко сказал я.
– Ни-ни! Мы еще дернем в «Золотой якорь» – гуляй, душа! Ни за что не пущу. Мы еще должны по бокалу разгонного выпить.
