Книга Плач к Небесам - Энн Райс

Лишь одна мысль полностью владела им: брат его жив. Он вСтамбуле, сейчас, живой. И то, что он сделал, и за что его выгнали из дома,было столь непростительным, что и образ его, и имя были преданы забвению. «И яне последний в нашем роду. Он жив, и он разделяет со мной эту ношу. Но почемуон не женился? Что такое ужасное он натворил, что род Трески вынужден былобратить все свои надежды на младенца в колыбели?»

— Пойди поговори с ней. Сегодня ей лучше, —сказала Лина. — Попробуй уговорить ее встать, принять ванну, одеться.

— Да, да, — бормотал он. — Хорошо, сейчас,минутку...

— Нет, Тонио, иди к ней прямо теперь.

— Дай мне побыть одному, Лина, — пробормотал онеле слышно. Но тут же осознал, что глядит на открытую дверь, в комнату,окутанную тенями.

— Хорошо... Но постой-ка, — вдруг прошептала Лина.

— Ну, что теперь?

— Не спрашивай ее о том, другом... О том, кого тыупоминал вчера, слышишь?

Ему показалось, что нянька читает его мысли. Он пристальнопосмотрел на нее, изучая тяжелые черты ее простоватого лица, к старости почтиутратившего краски, потом заглянул в ее маленькие, лишенные всякого выраженияглаза.

Жуткое ощущение охватило его. Правда, оно мучило его уже двадня, но только теперь проявило себя со всей мощью. Это было как-то связано сострахом, с тайнами, с его детскими мрачными подозрениями о том, что не обо всемв доме можно говорить, и с растущим пониманием того, насколько мать молода инасколько отец стар, а еще того, насколько мать несчастна. Он не знал, что всеэто значит. Но боялся, определенно боялся, что все это связано между собой. Аможет быть, ужас заключался как раз в том, что все это не было связано. Чтопросто-напросто такова была жизнь в этом доме, где каждый испытывал одиночествои время от времени боялся вещей, не имеющих названия, и лишь наблюдал из окназа жизнью других людей, пребывающих в иллюзии вечной занятости и безумнойстрасти.

«Но для каждого из нас это мрачное место было самой жизнью».

Нет, так четко он это для себя не сформулировал. Простопочувствовал, а потом уловил в себе нетерпение и гнев по отношению к матери.«Она не может справиться с собой. Она швыряет вещи, так? Она мечется по своейразукрашенной спальне. Что ж, ему самому придется помочь себе. Он должен найтиответ. Простой ответ на вопрос: почему он всю жизнь считал себя единственным,почему жил среди привидений, в то время как этот отступник жив и здоров инаходится в Стамбуле?»

— Что с тобой? — прошептала Лина. — Почему тытак смотришь на меня?

— Ты иди. Я хочу побыть с матушкой.

— Ну ладно. Усади ее в постели, попробуйподнять, — попросила она. — Тонио, если ты этого не сделаешь, то я незнаю, сколько еще я смогу удерживать твоего отца. Сегодня утром он опятьподходил к двери. Он уже устал от моих отговорок. Не дай Бог, он увидит ее втаком состоянии!

— А почему бы нет! — воскликнул Тонио, неожиданнорассердившись.

— Ты не ведаешь, что говоришь, безжалостныймальчишка, — сказала она. И, как только он вступил в комнату, плотнозакрыла за ним дверь.

* * *

Марианна сидела у клавесина. Опершись на локоть, поставиврядом стакан и бутылку вина, она играла быструю, звонкую мелодию. Онаотгородилась от дневного света тяжелыми шторами, и комната была освещена всеготремя свечами.

Пламя трех свечей отбрасывало на пол и на клавиши три тени,и эти три полупрозрачных слоя тьмы двигались вместе с матерью.

— Ты любишь меня? — спросила она.

— Да, — ответил он.

— Тогда почему ты уходишь? Почему оставляешь меня одну?

— Я возьму тебя с собой. И отныне буду брать тебя ссобой каждый день.

— Куда, на прогулку? — пробормотала она. И сновазаиграла. — Ты должен был сказать мне, что уходишь из дома.

— Ты бы меня не услышала...

— Не груби мне! — вскричала Марианна.

Тонио присел на мягкую скамеечку рядом с матерью. От неевеяло холодом. А несвежий запах резко контрастировал с ее бледной, восковойкрасотой. Но волосы были причесаны. Он подумал, что трется об нее, как большаячерная кошка.

— Знаешь ту арию, — пробормотала она, — ту,из «Гризельды»?[15] Споешь ее для меня?

— Но ты можешь спеть ее со мной...

— Нет, не сейчас, — сказала она.

Он знал, что она права. Из-за вина ей не удавалось управлятьсвоим голосом.

Тонио знал эту арию наизусть и начал петь, но вполголоса,как бы только для нее одной, и чувствовал, как она прижимается к нему всемсвоим телом. Он услышал ее слабый стон: точно так же она стонала во сне.

— Мама, — сказал он внезапно, перестав играть.Повернувшись к ней, ровно усадил ее и взглянул на ее смутный профиль. На мигего отвлекло переплетение трех теней на полу за ее спиной. — Мама, ядолжен попросить тебя выслушать одну маленькую историю и спросить, что тызнаешь об этом.

— Только если в ней есть феи, привидения иведьмы, — отвечала она. — Тогда мне понравится.

— Возможно, они там есть, мама, — сказал он.

Она отвернулась и смотрела в сторону, а он описал ейМарчелло Лизани и передал все, что тот сказал, а потом поведал о своих поискахкартины.

Он описал ей портрет в трапезной и то, что он там обнаружил.

И пока он говорил, она очень медленно поворачивала к немулицо. Поначалу он не заметил ничего странного — только то, что матьдействительно слушает его.

Но постепенно черты лица начали меняться непередаваемымобразом, исказились, обострились от напряжения. Казалось, что с нее снялитяжелую пелену апатии и долгого запоя.

И тут ему стало страшно.

Тонио умолк. И глядел на нее, словно не веря собственнымглазам. Он чувствовал, что она превращается в другого человека.

Изменение было трудноуловимым, медленным, но безусловным. Идолгое время он не мог вымолвить ни слова.

Теперь он видел ее целиком: кружевной пеньюар, босые ноги,худое лицо с раскосыми византийскими глазами, маленький рот, бесцветные губы.Губы тряслись, и все тело колотила дрожь.

— Мама? — прошептал он.

Ее рука обожгла его запястье своим прикосновением.