Книга Сиротский Бруклин - Джонатан Летем

Корт– стрит Минны – это старый Бруклин. Невысокие дома, тихие улицы, внешняя благопристойность, за фасадом которой бурлили страсти: там вели серьезные беседы, заключали сделки, иногда оскорбляли друг друга. Местная политика делалась в пиццерии, боссами были хозяева мясных магазинов, а неписаным правилам подчинялись все. Говорили обо всем, кроме самого главного, и в этих разговорах многое не произносилось, но все понималось. В парикмахерской, куда Минна водил нас и где нам делали одинаковые стрижки за три доллара (и где с Минны не брали даже этих денег), никому бы и в голову не пришло спросить, почему цены на стрижку не поднимались с 1966 года. И почему шесть старых парикмахеров работали – а большей частью не работали – не внутри, а снаружи старинного помещения, которое не менялось с тех пор, как в Бруклине открылись первые цирюльни. Мимо парикмахерской шатались самоуверенные молодые люди, бурно обсуждая спортивные события и отмахиваясь от предложений подстричься. Парикмахерская, честно говоря, была не более чем декорацией; на деле она представляла собой нечто вроде общественного клуба, в задней комнате которого играли в покер. О парикмахерах заботились потому, что здесь, в Бруклине, предпочитали видимость закона и чтили конспирацию. Посторонние люди в «клуб» не допускались, а значит, и цены поднимать было ни к чему… Во всяком случае, тот, кто имел нескромность заговорить об этом, слышал в ответ лишь смущенные смешки, а то и рисковал получить ощутимый удар по физиономии.

Другой местной загадкой была «аркада» – нечто вроде гигантской витрины, застланной линолеумом. В ней стояли три автомата для пинбола – китайского бильярда. Автоматы эти работали постоянно, а на шесть или семь видеоигр (вроде «Астероида», «Форгарра» или «Сентипеда») никто не обращал внимания. Кассир менял доллары на четвертаки и принимал стодолларовые купюры, завернутые в клочки бумаги, исписанные столбцами цифр, именами лошадей и названиями футбольных команд. Тротуар перед «аркадой» был выложен нарядным покрытием, сплошь заставленным сейчас автомобилями. Эта новоявленная стоянка запиралась лишь на висячий замок, не способный остановить даже малолетнего правонарушителя. В другом квартале машины бы «раздевали» каждую ночь, но тут никогда не трогали, ведь это была Корт-стрит. Надо сказать, та часть Корт-стрит, что проходила по Кэролл-Гарденз и Коббл-Хилл, и была подлинным, настоящим Бруклином. Ну в самом деле – лежавший севернее район Бруклин-Хайтс относился скорее к Манхэттену, а на юге расположилась гавань; все стальное пространство Бруклина – все, что находилось к востоку от канала Гованус (единственного водоема в мире, как всякий раз говаривал Минна, когда мы проезжали над ним), если не считать небольших оплотов цивилизации в Парк-Слоуп и Виндзор-Террас, – представляло собой, на наш взгляд, поселения первобытных варваров.

Иногда ему был нужен лишь один из нас. Он приезжал в приют не на грузовичке, а в своей «импале», выбирал кого-то одного и увлекал его с собой прочь из «Сент-Винсента», к полному разочарованию оставшихся. Тони был то в милости, то в немилости у Минны; его гордость и амбиции вызывали раздражение, но и заставляли его уважать; однако и находясь в опале, он совершенно определенно был нашим лидером, правой рукой Минны. Тони выполнял личные поручения Фрэнка, но никогда не рассказывал нам о них. Дэнни – спортивный, молчаливый и высокий – стал доверенной гончей Минны, его Меркурием, которому тот доверял передавать частную почту и отправлял на важные встречи. Минна к тому же начал давать Дэнни уроки вождения на свободной автомобильной стоянке «Ред-Хук», словно готовил его на роль международного шпиона. Гилберт, решительный и настойчивый, был годен для другой работы – он поджидал кого-то в машинах, чинил рваные картонные коробки, скрепляя разорванные части клейкой лентой, отвинчивал ножки от слишком больших шкафов, чтобы те пролезали в узкие дверные проходы, и перекрашивал грузовик, потому что рисунки и надписи, которыми он был изукрашен, не нравились некоторым соседям Минны. И, наконец, я был дополнительной парой глаз и ушей, я мог высказать ценное мнение. Минна водил меня с собой в задние комнаты, в офисы и в парикмахерскую на важные переговоры, а потом расспрашивал. Что я думаю о том или ином парне? Он дерьмо или нет? Слабоумный или просто тупой? Акула или амеба? Минна позволял мне выкрикивать все, что скапливалось в моей голове, словно ценил мои словесные фейерверки и опирался на них, составляя собственное мнение о человеке. И еще ему нравилась моя манера повторять слова, подбирая похожие по звучанию и рифмуя их. Он думал, что я делаю это осознанно.

Надо ли говорить, что никаких толковых комментариев о тех или иных людях ждать от меня не стоило – мои бессознательные потоки слов были не более чем последствием или выражением синдрома Туретта. Как истинная бурная жизнь Корт-стрит прикрывалась фасадом респектабельности, так и я при необходимости прикрывался словесными извержениями, абсурдной логикой и внезапными оскорблениями. Но теперь Минна и Корт-стрит начали выводить меня из этого состояния. К радости Минны, я научился воспроизводить услышанные мною разговоры, научился подражать его речи – жалобам и похвалам, его убедительным аргументам. Минне нравилось впечатление, которое я производил на его клиентов и знакомых, то, как я раздражал их, пугал внезапным резким поворотом головы и выкриком «Съешьменябейли!» Я был его особым оружием, ходячей шуткой. Приятели Минны удивленно, смотрели на меня, а он лишь понимающе кивал, пересчитывая деньги и даже не находя нужным бросить взгляд в мою сторону. «Не обращайте внимания, он не может сдержаться, – объяснял он. – Этот парень говорит, как будто из пулемета строчит»; или: «Он любит иногда поозорничать. Забудьте об этом». А потом он понимающе украдкой подмигивал мне. Я был свидетелем его жизненной непредсказуемости, грубости и резкости, своеобразной моделью его собственного озорного сердца. С этой точки зрения Минна влиял на мою речь, и она, так уж получилось, освободила меня от самых неприятных проявлений Туретта, превратилась в тик, что было вполне сносно.

– Ты когда-нибудь слушаешь себя? – спрашивал Минна позднее, качая головой. – Ты ведь и в самом деле строчишь, как долбаный пулемет.

«Дрочишь, как долбаный пулемет!»

– Наверное… Я просто… мать твою… не могу остановиться.

– Ты один способен заменить целый балаган комиков, – констатировал он. И повторил: – Целое шутовское шоу… Бесплатно для зрителей.

– Бесплатное комическое шоу! – выкрикнул я и похлопал его по плечу.

– Я так и сказал: бесплатное шутовское шоу.

Матрикарди и Рокафорте, живущим в аристократическом доме на Дегроу-стрит, нас представили как-то раз ближе к вечеру, месяца через три-четыре после того, как мы познакомились с Минной. Он, по обыкновению, собрал нас всех в свой грузовик, не объясняя, что мы должны будем делать. Однако сам Минна был необычайно возбужден, и его нервозное состояние стало причиной того, что мой тик усилился. Сначала мы поехали в Манхэттен по Бруклинскому мосту, потом под мостом, к докам, расположенным возле Фултон-стрит. Минна вел грузовичок, а я всю дорогу подражал тому, как он дергал головой. Наконец мы остановились в каком-то дворе неподалеку от причала. Минна исчез в небольшом сарайчике, сооруженном из гофрированных стальных листов, а нам велел стоять около грузовика, трясясь на холодном ветру, дувшем с Ист-Ривер. Я плясал вокруг грузовика, пересчитывая висевшие над нами провода толщиной с руку гигантского чудовища, а Тони и Дэнни, окоченевшие в своих тоненьких шерстяных куртках, толкали меня и ругались. Гилберт, одетый в стеганый толстый пуховик, напоминал Рыцаря из «Алисы в Стране Чудес» Льюиса Кэрролла. Стоя в нескольких футах от нас, он бросал в реку куски бетона с таким видом, словно ждал, что ему заплатят за то, что он убирает мусор с набережной.