Книга Убийца внутри меня - Джим Томпсон

— Ты сам это сказал, — заметил я. — Это твое заявление.

— Только ты эту лошадь слишком уж не погоняй, Лу. При обвинении в убийстве я буду рыпаться. Кстати, каков нынче счет? Один или два?

— Она умерла. Скончалась вчера днем.

— Меня на кривой козе не обскачешь, Лу. Если это убийство. Твоих рук дело. Не могу тебе прямо сразу сказать, что́ я буду делать, но так ты проскачешь недолго. Иначе я просто не могу. А то ты меня во что похуже втянешь.

— Ох, черт, — сказал я. — О чем мы…

— Девка умерла, Элмер тоже. Поэтому, как бы подозрительно все ни выглядело — а в суде народ просто в истерике забьется, — никто ничего не докажет. Если б они знали то, что знаю я, — про то, что у тебя был мотив…

— Мотив убивать ее? Это еще зачем?

— Ну… — Тут он начал малость притормаживать. — Ее трогать не будем. Скажем, она послужила просто орудием, чтоб ты смог достать Конуэя. Такой декорацией.

— Знаешь, не сходятся концы, — сказал я. — Про этот самый мотив так называемый — у меня он последние шесть лет никуда не девался. Вот сколько я знаю про Майка. Чего ради мне ждать шесть лет, а потом ни с того ни с сего раз — и ага? Избить до смерти какую-то несчастную шлюху, только чтобы подставить сына Честера Конуэя. Ну вот скажи мне, логично это? Возьми, Джо, и скажи.

Ротман задумчиво нахмурился, и пальцы его забарабанили по столу.

— Нет, — медленно ответил он. — Нелогично. В этом-то и беда. Тот, кто ушел с места преступления, — если он ушел…

— Сам знаешь, что не ушел, Джо.

— Это ты так говоришь.

— Говорю, — подтвердил я. — И не только я. Ты сам это сказал бы, если б не знал, как я к Конуэям отношусь. Вот выкинь это из головы — и что останется? Да просто-напросто двойное убийство: два человека сцепились и друг друга прикончили. При непонятных обстоятельствах.

Джо скупо улыбнулся:

— Я бы назвал это оговоркой столетия, Лу.

— Я не могу тебе рассказать, что там случилось, — сказал я, — потому что меня там не было. Но мне известно, что при убийстве случается всякая небывальщина, как и где угодно. Мужику вышибают мозги, а он после этого целую милю ползет. Тетка вызывает полицию после того, как ей прострелили сердце. Человека вешают, травят, рубят на куски и пристреливают, а он живет как ни в чем не бывало. Не спрашивай меня, отчего так бывает. Я не знаю. Знаю только, что бывает. И ты это знаешь.

Ротман пристально посмотрел на меня. Потом голова его чуть дернулась — он кивнул.

— Наверное, Лу, — сказал он. — Видимо, уж ты-то здесь чист. Я тут сидел, смотрел на тебя, сопоставлял в голове все, что про тебя знаю, — и в портрет того парня никак не складывалось. Хоть оно все и подозрительно, так — еще подозрительней. Ты на эту роль не подходишь, так сказать.

— Что мне на это ответить? — спросил я.

— Ничего, Лу. Я должен сказать тебе спасибо, что снял у меня с души бремя. Однако, если не возражаешь, я тебе рану еще немножко побережу…

— Ну?

— Что в итоге-то? Ради моего собственного просвещения? Признаю́, Конуэя ты ненавидишь не настолько, чтобы убивать, но ты ведь его ненавидишь. Чего ты добиваешься?

Этого вопроса я ждал с того вечера, когда мы с ним побеседовали. И ответ у меня был готов:

— Деньгами он должен был от нее откупиться, чтоб она уехала из города. Конуэй ей платил, чтоб она оставила Элмера в покое. А на самом деле…

— …Элмер собирался уехать с ней, верно? — Ротман встал и надел шляпу. — Ну что, у меня не лежит душа бранить тебя за этот финт, хоть и завершился он неудачно. Готов жалеть, что не я сам придумал.

— Ай, — сказал я. — Да ерунда. Было бы хотение — как раз тот случай.

— Ф-фу! — выдохнул он. — А кстати, каково Конуэю?

— Думаю, не очень хорошо, — ответил я.

— Наверное, что-то не то съел, — кивнул Джо. — Как тебе кажется? Но ты это, Лу… следи за собой. Пусть лучше пташки чирикают.

Он ушел.

Я подобрал во дворе газеты — вчерашние дневные и сегодняшние утренние, — налил себе еще кофе и снова устроился за столом.

Как обычно, газеты всевозможно гладили меня по шерстке. Не выставили олухом или надоедой, как запросто могли бы, а окрестили прямо какой-то помесью Дж. Эдгара Гувера и Ломброзо:[6]«Проницательная ищейка шерифа, чье бескорыстное вмешательство в это дело не дало результата лишь из-за непредсказуемых капризов слишком уж человеческого поведения».

Я расхохотался, и кофе попал не в то горло. Хоть я и пережил много чего, сейчас меня потихоньку отпускало. Приятно. Джойс умерла. Даже Ротман меня не подозревал. А если выйдешь сухим из воды с этим мужиком, волноваться больше не о чем. Он вроде пробы на кислую реакцию, можно сказать.

Мне вдруг захотелось позвонить газетчикам и похвалить их за «точность». Я часто так делал — слегка подмасливал, знаете, — и они глотали. Можно сказать — я рассмеялся, — можно ляпнуть насчет того, что правда страннее выдумок. И может, что-нибудь добавить вроде… ну… «убийца не останется без наказания». Или про «самые хитроумные замыслы мышей и людей».[7]

Я заткнулся.

Вот это все я и должен преодолеть. Ротман меня предупредил, да и Боба Мейплза оно раздражало. Но…

А чего ради, собственно, если мне хочется? Если это поможет мне скинуть напряжение? Я из роли не выхожу. Все вполне подобает добродушному парняге, который не совершит дурного, даже если очень постарается. Сам же Ротман сказал: как бы подозрительно ни выглядело, считать меня убийцей — еще подозрительнее. А такие разговоры — это я и есть; так и подобает парню, который сбил всех со следа. И если эти разговоры вдруг прекратятся, что люди подумают?

Да чего там, надо продолжать, хочется мне или нет. Выбирать не приходится. Но, само собой, и особо напирать не стану. Не переиграю.

Я все это смекнул, и в конце мне стало совсем хорошо. Но газетчикам все же решил не звонить. Про меня писали более чем благожелательно, и это им ничего не стоило; все равно чем-то надо полосу заполнять. Только деталь-другая мне совсем не нравилась; к примеру, что́ они говорили о Джойс. Она не была «захудалой сестрой во грехе». Она, в бога душу мать, вовсе не та, кто «не умно любила, но сильно».[8]Она была просто смазливой девчоночкой, не за того парня зацепилась — ну или за того парня, но не в том месте; и другого ничего ей не надо было — вообще ничего ей не требовалось. Это она и получила. Ничего.