Книга Крыши Тегерана - Махбод Сераджи

Ахмед включает свои любимые песни и танцует под них посреди комнаты.

— Ты хорошо танцуешь, — хвалит его Фахимех.

— Мне давал уроки танца сам Теннесси Уильямс.

— Теннесси Уильямс не был танцором, — возражаю я.

— Я пытался сказать об этом Теннесси, но он не хотел даже слушать.

Кажется, все дети прибывают одновременно. Ахмед говорит, что они, должно быть, ждали под дверью и готовились к вторжению. Через пять минут от его песенной программы не остается и следа. Кейвану страшно нравится быть в центре внимания. Он хочет играть в лошадки и на роль коня выбирает Ахмеда. Ахмед нагибается и проводит остаток дня, катая всех детей на спине. Один раз я пытаюсь сесть на него, но он сбрасывает меня, бормоча себе под нос богохульства. Фахимех и Зари со смехом мне аплодируют.

Дети носятся по двору, по лестнице и из комнаты в комнату. Они орут, визжат, толкают друг друга и не переставая дерутся. В какой-то момент Кейван падает и расцарапывает коленку. Мы с Зари и Фахимех садимся около него, пытаясь успокоить, но он продолжает плакать.

— Знаешь, однажды я сломал голень в трех местах и даже не заплакал, — рассказываю я.

— Как это, разве не было больно? — надув губы, спрашивает Кейван.

— О да, конечно, было больно, — говорю я. — Но я решил, что слезы от боли не помогут.

— Правда?

Я поднимаю руки, изо всех сил стараясь изобразить изумление.

— Моя мама тоже считала это очень странным. Она сказала: «Как тебе удается не плакать, сломав голень в трех местах?»

Услышав, как я копирую ее, Ахмед прыскает в кулак.

— Так что теперь она дает мне столовую ложку микстуры, которая должна помочь мне заплакать, когда это необходимо.

— И ты плачешь? — нерешительно спрашивает Кейван.

— Только когда принимаю микстуру.

Я гримасничаю, будто пью мамино зелье из лошадиной мочи.

Все смеются, а я осторожно дотрагиваюсь до колена Кейвана.

— Уже не болит, правда?

— Да, — кивает Кейван.

— Видишь, стоит засмеяться, и боль проходит.

Кейван вскакивает на ноги, и игра продолжается. Зари шепотом благодарит меня. От ее ласкового взгляда сердце у меня подпрыгивает.

Ближе к вечеру мы решаем поиграть в игру под названием «Кто я такой?». Все дети собираются в кружок, Ахмед изображает кого-нибудь, а мы угадываем. Детям нравится эта игра. Фахимех, Зари и мне — тоже, потому что наконец-то можно посидеть и отдохнуть. Пока мы смотрим пантомиму Ахмеда, Зари наклоняется ко мне и говорит:

— Знаешь, вопрос к тебе не «кто я такой?», а «кто она?».

— Кто она?

— Угу, та самая — нежная, подобно цветку, и величественная, подобно горам? Что еще ты говорил?

— Ах, перестань! — смущаюсь я. — Это было глупо.

— Мне кажется, это было прекрасно. Этой девушке повезло, что у нее есть ты. Ты ведь знаешь это?

Еще немного, и я растаю. Мне хочется кричать от радости. Хочу, чтобы это услышал Ахмед.

— Спасибо, — говорю я.

— Надеюсь, она не ревнует тебя за то, что ты мне сегодня помогаешь.

— Она не ревнивая.

— Да? Все девушки ревнивы — разве ты не знаешь?

Мне хочется спросить, ревнива ли она, но это может показаться грубым.

— Ну а как она говорит о тебе? — с любопытством спрашивает она.

— Не знаю. У нас еще не было подобного разговора.

— Не было? Ты еще не признавался ей в любви?

— Думаю, она знает, — смущенно говорю я.

— Но ты не говорил ей об этом?

— Слова, пожалуй, и не нужны.

— Ты советовался с Хафизом? — спрашивает она. — Гадал по книге?

Я мотаю головой.

— Стоит попробовать. И надо поскорее сказать ей. Понимаешь, девушка хочет знать, что любима. Так как ее зовут, говоришь? — внезапно спрашивает она, надеясь хитростью заставить меня выболтать секрет.

Я улыбаюсь.

— Пока не могу сказать.

— Не можешь сказать, потому что?..

— Я… я не знаю.

Зари все улыбается. Меня трясет. Думаю, она это понимает, потому что медленно отодвигается от меня, и мы продолжаем смотреть пантомиму Ахмеда. Несколько минут спустя Зари идет на кухню и возвращается с блюдом всевозможных сэндвичей.

— Я знала, что ты не успеешь поесть, поэтому отложила это для тебя, — говорит она.

Мысль о том, что она думала обо мне, прокручивается в голове, как любимый мотив.

— Надеюсь, ты любишь холодные сэндвичи, — продолжает она.

Как я могу их не любить, если они сделаны ее руками?

После того как дети уходят, Ахмед, Зари, Фахимех и я, совершенно измученные, садимся за небольшой обеденный стол. Я минут двадцать тупо смотрю на чашку с мороженым передо мной. Девушки обозревают устроенный детьми беспорядок, не в силах поверить, что нам все-таки придется заняться уборкой.

— У меня жутко болит спина, — говорит Ахмед. — Знаете, мои родители на несколько дней уезжают. А давайте соберемся у меня? Устроим вечеринку, отпразднуем то, что мы уцелели после нашествия этих детей. Поставим медленные песни и будем танцевать всю ночь напролет.

У меня обмирает сердце при мысли о Зари в моих объятиях. Я смотрю на нее, а она улыбается и отводит взгляд.

— У нас с тобой будут дети? — спрашивает Ахмед у Фахимех.

Фахимех показывает ему четыре пальца и подмигивает. Ахмед хватается за голову.

— Вы родите красивых детей, — с любовью глядя на парочку произносит Зари.

— У него с его милой тоже будут красивые дети, — говорит Ахмед про меня.

— О да, — соглашается Фахимех. — Красивые, прелестные дети.

— Надо было пригласить ее на вечеринку, — спохватывается Зари.

Она ждет ответа от Ахмеда и Фахимех, но они молчат.

— Тебе представилась бы замечательная возможность сказать ей о своих чувствах, — говорит она мне.

Ахмед немедленно принимает позу ученого и произносит:

— Ну, не знаю, не знаю. Понимаешь, он считает, что, прежде чем сказать ей о своей любви, он должен узнать ее.

Я знаю, к чему клонит Ахмед, и у меня возникает желание дотянуться до него через стол и придушить.

— Что ты имеешь в виду? — спрашивает Зари.

— Видишь ли, — наставляет Ахмед, — большинство людей в Иране влюбляются, почти ничего не зная друг о друге. В США и Европе люди, прежде чем влюбиться, долгое время встречаются и узнают друг друга. У него есть очень умная теория на этот счет. Он рассказал мне об этом на крыше три дня тому назад. — Повернувшись ко мне, Ахмед говорит: — Расскажи им.