Книга Город и рыцарство феодальной Кастилии: Сепульведа и Куэльяр в XIII — середине XIV века - Олег Валентинович Ауров

с тех пор прочно утвердилась и на русской почве (в том числе на уровне терминологии). Вместе с тем как в своей «Истории Испании…», гак и в главном труде — книге «Кастильские кортесы в переходную эпоху от средних веков к новому времени (1188–1520)» — В.К. Пискорский сделал ряд интересных замечаний, касавшихся феодальной знати вообще и рыцарства в частности. Применительно к рыцарям (caballeros) историк (подчеркну: человек оппозиционных, возможно даже левых, взглядов) не обнаруживает каких-либо «демократических» или «народных» элементов. По его мнению, рыцари, наряду с оруженосцами (историк именует их щитоносцами, дословно переводя испанское «escuderos»), составляли единый, глубоко феодальный по характеру, слой «идальго» (fijosdalgo)[194]. Это наблюдение ученого представляется мне весьма плодотворным, и я попытаюсь развить его в основной части своей работы.

* * *

Трагическая в своей случайности смерть В.К. Пискорского исключила возможность живой и непосредственной преемственности в изучении средневековой Испании. По прошествии всего четырех лет началась Первая мировая война, а за ней — тот глубочайший национальный кризис, который надолго прервал поступательное развитие гуманитарных наук, в том числе медиевистики. Испанистика же полностью перестала существовать. Отношения между СССР и Испанией на протяжении 1920 — начала 1930-х годов оставались прохладными, активное экономическое и культурное сотрудничество фактически отсутствовало. Ситуация резко изменилась лишь в середине 1930-х годов, особенно с началом гражданской войны (1936–1939) в Испании.

2. Испанский средневековый город: марксистское прочтение

(работы ленинградских испанистов 1930–1950-х годов)

Специально останавливаться на вопросах, относящихся к истории восприятия советскими людьми гражданской войны в Испании, по понятным причинам я не буду. Этот вопрос выходит далеко за рамки моей работы; к тому же он достаточно подробно исследован в отечественной научной литературе[195]. Замечу лишь, что для Советского Союза эта война (официально именовавшаяся в советской историографии Национально-революционной войной испанского народа) значила существенно больше, чем сугубо внутрииспанское дело. Активная помощь, оказанная мятежу Ф. Франко Гитлером и Муссолини, очевидно фашистский характер франкистского режима, однозначное неприятие последнего всеми не только левыми, но и вообще демократически настроенными слоями общества в Европе и Америке заставляли рассматривать гражданскую войну как звено в процессе общего наступления фашизма, которое неизбежно должно было привести к его войне с «первым в мире государством рабочих и крестьян».

Именно поэтому активную и всестороннюю помощь СССР республиканской Испании подавляющая часть советских людей рассматривали как закономерный шаг внешней политики СССР. В среде же интеллигенции общее внимание к военно-политическим событиям в Испании обернулось интересом к испанскому языку и культуре этой страны, а также ее истории, ранее мало известным в СССР[196]. Этот интерес был многосторонним. Я же обращу внимание лишь на его научно-гуманитарную составляющую, прежде всего — на появление известной работы выдающегося ленинградского филолога-романиста В.Ф. Шишмарева о языках народов Пиренейского полуострова[197], выход ряда тематических сборников, посвященных испанской культуре[198], и др. В этом ряду следует рассматривать и причины появления обзорной работы ленинградского историка А.Е. Кудрявцева «Испания в Средние века»[199], а также работ его учеников и единомышленников, на характеристике которых я остановлюсь чуть ниже.

Здесь же замечу, что этот новый интерес к прошлому Испании воплотился в совершенно иные формы, чем во времена В.К. Пискорского. Следует учесть, что к середине 1930-х годов, к началу этих событий, основополагающую роль в советской медиевистике (за которой лишь после 1934 г. окончательно было признано право на существование) начали играть ученые, пришедшие в науку после 1917 г. Массовый приток неофитов имел неоднозначные последствия. С одной стороны, он способствовал демократизации научной и преподавательской среды, пополненной за счет представителей тех социальных страт, которые до революции не имели доступа в ее сферу. С другой стороны, этот приток свежей крови оказался слишком резким: старые «спецы», испытывавшие на себе все усиливавшееся идеологическое давление, на протяжении 1930-х годов буквально растворялись в среде неофитов, что привело к ощутимому снижению критериев научной работы. Оно сказалось даже на специалистах, получивших неплохое дореволюционное образование. Еще сильнее это отразилось на людях, вступление в сознательную жизнь которых пришлось на 1920–1930-х годах, значимый отпечаток на представления которых наложили хаос и разруха революции, Гражданской войны и лихорадочных реформ образования образца 1920-х годов.

Все эти факторы следует учесть, приступая к разговору об истории ленинградской группы историков-испанистов, сформировавшейся в ЛГПИ им. А.И. Герцена (бывшем III Педагогическом институте, созданном в 1918 г.) во второй половине 1930-х годов[200]. Ее лидером был профессор, заведующий кафедрой истории средних веков А.Е. Кудрявцев, участник революции 1905–1907 гг., работавший в институте с самого его основания. Его общие принципы разделяли профессор А.М. Розенберг, ассистент (позднее доцент) кафедры Н.С. Масленников, а также их прямые ученики — аспирант О.Л. Вайнштейн (аспирант ЛГПИ в 1934–1937 гг., впоследствии доцент и профессор ЛГУ) и И.В. Арский (позднее доцент ЛГУ).

Научное кредо лидера группы А.Е. Кудрявцева, вероятно, довольно полно характеризуется в воспоминаних о нем, оставленных его учениками. Если верить им, то их учитель заявлял: «На знамени новой революционной школы стоят не книжность и учеба, а исследование, активное творческое познание»[201]. Подобное отношение к пониманию научного долга вполне объясняет колоссальный, пожалуй, даже чрезмерный разброс интересовавших историка научных проблем — от отечественной истории до истории английской революции и Ост-Индской компании, Реконкисты, социальных движений XV–XVI вв. и даже положения Рейнской области в период французской революции[202].

А.Е. Кудрявцеву и близким ему по взглядам профессорам и преподавателям противостояли немногочисленные представители старой петербургской школы. В частности, выступая оппонентом при защите кандидатской диссертации И.В. Арским[203], О.А. Добиаш-Рождественская в ноябре 1937 г. высказалась достаточно резко. Не разделяя оценки, данной вторым оппонентом (симптоматично, что в этой роли выступал именно А.Е. Кудрявцев, говоривший об «упорной работе» диссертанта), она прежде всего заявила: «Вы много разбрасывались по другим темам, тогда как взятая Вами на себя задача заслуживала бы, чтобы ей отдана была жизнь». Но особая жесткость отличала общую оценку: «…недопустимы спешность, небрежность, подчас почти что-то худшее: неуважение к читателю, расчет на его рассеянность, на его доверчивость»[204]. Представляется, что эти слова весьма точно характеризуют научный уровень работ И.В. Арского[205], А.Е. Кудрявцева[206], их коллег и единомышленников.

Остановлюсь теперь на характеристике двух текстов ленинградских испанистов 1930-х годов, которые представляются наиболее значимыми в контексте настоящей работы. Прежде всего, это «Испания в Средние века» А.Е. Кудрявцева. В предисловии к ней автор оговаривается, что книга написана в популярной форме и что он взялся за работу над ней «главным образом по соображениям политической важности