Книга Степан. Повесть о сыне Неба и его друге Димке Михайлове - Георгий Шевяков

обуреваемый совсем другими мыслями, смотрел в окно капитан Харрасов, лишь в этот день приступивший к новым обязанностям.

Утро следующего дня было ясным и солнечным. Копошились воробьи на обочине дорог, под легким ветром шелестели листья тополей, провожая белую четверку, хлопотливо спешил к остановкам автобусов служивый люд, и чистый, не закопченный еще угарными газами автомашин воздух манил за город, на природу, к речке. Дорога навевала раздумья, и освобожденный от необходимости управлять машиной, Кудрявцев предался размышлениям, которые трудно было назвать веселыми.

Новая действительность, в которой он оказался, пугала и манила его. Манила легкостью и возможностью осуществления любых желаний, пугала безмерностью власти. Как и Дима, в то утро он приезжал к злосчастному джипу, слушал разговоры все еще толпившихся вокруг людей, и хотя пострадавших давно вынесли и увезли, очевидцы авторитетно описывали подробности увиденного. Трупов было уже пять или шесть, куски вынесенных тел перевалили за десяток, выражения «чеченская мафия», «азербайджанские торговцы», «стрелка», «разборки» шелестели среди толпы, заставляя глаза слушателей блестеть и округляться как при базедовой болезни. Впервые в то утро он ощутил могущество доставшейся ему доли и испугался. Испугался не последствий своих желаний, но самих своих желаний, той легкости, с которой вырвался из его уст приказ убить. Жалеть было некого, и те, кто пал, получили заслуженное. Но свое непроизвольное, без тени сомнения и размышления «убей», словно нельзя было поступить иначе, найти другой выход из положения, и беспрекословное исполнение этих его слов неземной всемогущей силой — все это смущало Кудрявцева и наполняло страхом за самого себя и за то, что он может принести людям. В то утро он дал себе слово, что, коль даровано ему то, что он назвал «Степаном» использовать только в исключительных случаях и десяток раз подумать, прежде чем высказать свое желание.

Он думал также о том, что ждет человеческий мир с появлением «Степана» — этого подарка или ящика Пандоры небес. О том, что природа не знает снисхождения, и если даже мальчишка твердит, что бог никого не любит, то не ему ли, Кудрявцеву, знать, что даже равнодушие богов лучше их внимания. Что не может он, вызвавший их интерес, стать им препятствием. И каким бы высокими мотивами не оправдывали ушедшие боги свое внимание к маленькой Земле, дорого обойдется людям такая любовь. Полный этих невеселых мыслей, он смотрел на проплывающие мимо установки химических и нефтеперерабатывающих заводов, и вчерашним днем истории и планеты казались ему и эти вышки, и дорога, по которой он ехал. И новое в туманной дымке время, которое несло людям существо, сидящее рядом за рулем автомобиля, виделось ему отнюдь не за далекими горами.

Между тем, миновав последний КПМ на выезде из города, Степан низко припал к рулю, и бедная машина, заскрежетав давно потерявшими девственность подвесками, понеслась, не чуя под собой колес. Скрипели стойки и дверцы, визжали шины, шарахались как от чумы и вправо и влево и попутные и встречные машины, стрелка спидометра намертво прилипла к последнему на ее пути штырьку, и, казалось, вот-вот его согнет. Вытаращив до изумления глаза, вцепившись в сиденье обеими руками, Кудрявцев лишь спустя несколько минут смог принудить к повиновению свой приоткрытый рот и заорал, что было мочи. «Ты что, псих, офанарел. Сбавь скорость. Кому говорю, сбавь, черт тебя подери». Четверка еще какое-то время неслась по инерции, потом словно нехотя замедлила ход и поехала, как все.

— Какой русский не любит быстрой езды, командир, — оправдываясь, виновато заговорил Степан. — Поверь, с тобой, когда я рядом, никогда ничего не случится.

— Ну-ну, береженого бог бережет. Стар я уже для всяких фокусов. К тому же, чует мое сердце, не след нам высовываться, а при такое езде гаишники обязательно остановят.

— Гаишники…?

— Дорожная милиция. Следят, чтобы правила движения соблюдали. А ты несешься как пуля.

— Выкрутимся, где наша не пропадала.

Долго они потом не разговаривали. Лишь в районе городка Благовещенска, мимо которого проезжали, Кудрявцев попросил Степана остановить машину, и, уставясь в окно на ложбину справа от дороги, заросшую кустарником и травой, долго, светло и печально улыбаясь, рассказывал, что некогда здесь был удивительный пруд с хрустальной и прозрачной как слеза водой. Что когда он сам был маленьким-маленьким и ходил в детский садик, родители на лето привозили его сюда. По утрам с холма, где стояли домики дачи, он с другими детишками по траве кубарем скатывался вниз, и под зорким взглядом воспитательниц они барахтались в купальне, как воробьи в лужах.

— Но и тогда я ходил своими тропинками. Один, без никого. У меня была дырка в заборе, и я убегал и ходил по лесу, по полю. Здесь я впервые увидел настоящую змею. Это была медянка, маленькая змейка, и я сначала подумал — какой большой червяк. А потом догадался, что это не червяк, а змея, испугался и убежал. А еще на чердаке на даче жили летучие мыши. Они висели как груши, и было тоже очень страшно.

Прошлое всегда, как сказка. До сих пор у меня перед глазами этот пруд, сосны на берегу и черная тень от них на светлой воде.

Молчал его слушатель, потому что не мог ни возразить, ни поддакивать, и только мотал, наверное, на какой-нибудь свой таинственный ус человеческие слова и чувства. Видя печаль своего друга, он снова рванул машину в карьер, и неприятности не заставили себя долго ждать. Километрах в пяти-десяти от исчезнувшего пруда полосатая палочка инспектора дорожной милиции прервала их путь. Смущенный Степан, не глядя на соседа, потер ладошки, пробормотал: «Ничего, обойдется», — и вышел из машины навстречу подходящему инспектору. Внешность его при этом, вернее манеры и жесты, претерпели столь необычные изменения, что Кудрявцев в очередной раз обомлел и невольно обернулся назад, готовый к очередному цирковому представлению.

Весь как-то сжавшись и высохнув, водитель суетливо подбежал к подходящему милиционеру, браво вытянулся перед ним и, не ожидая запроса, протянул документы. Привычный порядок поведения инспектора был нарушен, но, тем не менее, он, взяв права и техпаспорт, как всегда махнул ладонью к фуражке и пробормотал.

— Прапорщик Абвгдейкин. — После чего уставился в бумаги и продолжил. Что же вы, Степан Уинсинович (это слово ему далось с трудом, он даже хмыкнул: «надо же»), — нарушаете.

— Никак нет, товарищ лейтенант — лихо и придурковато, заодно повысив прапорщика в звании, ответил нарушитель, — еду строго по правилам. Никого не обгоняю, скорость не выше положенной.

— А какая положена?

— Согласно правилам на автотрассах вне городов не выше девяноста километров в час.

— А в зоне действия