Книга Папаша Горемыка - Александр Дюма

В отличие от охотничьей братии, любители рыбной ловли являли взору великое разнообразие одеяний: одни сидели на берегу в блузах, другие — в куртках, третьи — в одних рубашках, без пиджаков, а некоторые были даже во фраках, точно нарядились на свадьбу. Однако выражение их лиц было одинаковым.

Рыбная ловля удочкой — самая безмятежная из всех страстей; главная добродетель тех, кто ей подвержен, — это терпение. У тех, кто непомерно долго предается этому занятию, взгляд в конце концов угасает, становится таким же вялым и тусклым, как взгляд жертвы, которую подстерегает рыбак; в то же время оно парализует все подвижные мускулы лица. Сколь непохожими друг на друга ни были бы два человека с удочкой, в их лицах неизменно присутствуют сходные черты, свидетельствующие об их принадлежности к особой породе рода человеческого.

К сожалению, первопроходцам, дерзнувшим ступить на эти нетронутые земли, улыбнулась удача.

Чем более скромную, даже ничтожную цель преследует человек, тем усиленнее он старается ее возвысить, поднять до уровня своего тщеславия, от которого никому не удается избавиться полностью. Рыбак, подобно охотнику, придает списку своих заслуг такое же важное значение, как любой генерал — героическим деяниям своего войска; кроме того, и те и другие рассказывают о своих подвигах с одинаковым воодушевлением.

В крошечных кафе виноторговцев из Сент-Антуанского предместья эти подвиги приобретали поистине эпический размах; пескари, которых вытаскивали из Марны в Ла-Варенне, никогда не весили меньше чем полфунта; что касается карпов, срывавшихся с крючка, то герои этих сказаний утверждали, что, если бы, на их счастье, леса не порвалась в ходе ожесточенной битвы, они неминуемо свалились бы в реку: рыба едва не поймала самого рыбака!

У слушателей этих историй, расцвеченных столь невероятными подробностями, загорались глаза; они возвращались домой, мечтая о пантагрюэлевских матлотах и гомерических жареньях, а в следующее воскресенье устремлялись к берегам Марны по тропе, проложенной отважными разведчиками.

В то время как несколько прояснившееся лицо папаши Горемыки все больше омрачалось, физиономия Матьё-паромщика с каждым днем сияла все сильнее.

Душа Матьё была совершенно лишена поэзии: он хотел только одного — видеть, как увеличивается число его клиентов на переправе, как заполняется людьми пустынная Ла-Варенна; ничто так не ласкало слух паромщика, как звон бокалов, песни гуляк и даже бессвязный хмельной лепет, и главным образом потому, что он мог извлечь из всего этого выгоду.

Чтобы не упускать своего с того самого дня, как первый из вестников цивилизации окинул алчущим взором переправу и ее окрестности, Матьё укрепил поперек фасада своего дома ель с ветвями, купил у одного из местных виноградарей триста бутылок низкосортного вина и у жестянщика с улицы Лапп полдюжины старых кастрюль, дерзко превратил г-жу Матьё в искусную повариху и повесил на стене вводящую в заблуждение вывеску:

МЕСТО ВСТРЕЧИ УДА ЧЛИВЫХ РЫБАКОВ

МАТЬЁ, ТОРГОВЕЦ ВИНАМИ И РЫБАК,

устраивает свадебные пиры и другие празднества,

предлагает матлоты и жареную рыбу.

Имеются гостиные и уборные.

Все в этом объявлении было лживым, но Матьё правильно рассчитал силу его воздействия.

Звание рыбака, которое он добавил к своему имени, было выведено утроенными заглавными буквами; именно благодаря ему паромщик надеялся сколотить состояние исходя из пристрастий гостей, ниспосланных ему Провидением. Он предчувствовал, с какой радостью любители, занимающиеся рыбной ловлей от случая к случаю, от нечего делать, будут стараться быть поближе к тем, для кого она была ремеслом, а не забавой, и пожимать им руку. Кроме того, это звание давало неудачливому любителю надежду, что при случае он всегда сможет в утешение себе разжиться здесь рыбой по сходной цене.

И вот Ла-Варенна начала приобретать известность как место дивных прогулок и превосходной рыбной ловли. Некоторые добропорядочные отцы семейств стали приводить сюда на прогулку своих жен и детей, и вскоре гуляющие дюжинами устремились в эти места по дороге из Сен-Мора; каждое воскресенье Матьё приходилось добавлять новые столы, которые он сбивал из неокоренных бревен и расставлял на берегу. В праздничные дни в этом некогда тихом уголке до утра не смолкали крики, песни, а также слышались ругательства и проклятия.

И вот как-то раз, когда Франсуа Гишар собирался на рыбную ловлю вместе с Беляночкой, девушка, которая несла на голове целую охапку сетей, повернулась к нему и сказала:

— Погляди, дедушка. Что это за люди?

Папаша Горемыка увидел трех мужчин; один из них показался ему хозяином, а двое других были каменщиками. При помощи железной цепочки они измеряли землю рядом с приусадебным участком рыбака.

VII. АТТИЛА

Незнакомцу, руководившему землемерными работами каменщиков, было лет тридцать пять — сорок. Судя по его костюму, он мог быть и буржуа и рабочим. Его сюртук с пышными рукавами и воротничком с картонной подкладкой, стоявшим выше затылка, нес на себе дату изготовления, словно какая-нибудь медаль, — он был сшит добрых пятнадцать лет тому назад. Тем не менее он (мы имеем в виду сюртук) выглядел таким новым и блестящим, словно вышел из рук мастера лишь накануне. Причина столь удивительной долговечности сюртука объяснялась просто: две резко очерченные складки между плечами говорили о том, что его владелец чрезвычайно редко облачается в свое одеяние и большую часть времени держит его в шкафу, тщательно закрывая от пыли.

Брюки, напротив, явно свидетельствовали о том, что ими пользуются весьма часто. Когда-то они были серыми либо пепельными; затем их покрасили черной краской, но со временем они вернулись к первоначальному цвету и совсем вытерлись. Правда, лишившись одного, брюки приобрели взамен нечто другое. Они были сильно засалены на коленях, бедрах и прочих местах, на которые то и дело кладут руки, однако этот жировой налет с въевшимися в него металлическими опилками и грязью мастерской делал некоторые части брюк блестящими, как лосины гусара, и, кроме того, придавал им плотность кожи.

Человек этот был среднего роста, упитанный, но не толстый. Тело у него было одутловатым из-за избытка лимфы, и под кожей его чувствовалась пустота. Дряблое лицо его напоминало пузырь, наполовину заполненный воздухом и испещренный морщинами; к тому же оно приобрело желтовато-землистый оттенок. Было трудно что-либо прочесть в глазах незнакомца: один из них был неподвижным и тусклым, точно сделанным из стекла, а другой беспрестанно, с головокружительной частотой моргал. Вертикальная складка возле рта и привычка все время покусывать губы указывали на чуть ли не постоянную озабоченность этого человека изощренной борьбой с ничтожнейшими мелочами жизни. У него были заурядная осанка и округлая спина, что характерно для людей, привыкших в течение долгих лет сгибаться над тисками.

Мужчину звали Аттила Единство Квартили Батифоль — несомненный признак того, что он родился в 93-м году и что его отец был одним из ярых поклонников революционного календаря.