Книга Мотылек и Ветер - Ксения Татьмянина

В десять написала Катарина. Я перевела ей на счет треть от своей оплаты, и были подозрения, что девушка кинется тратить деньги, забив на дело и отмазываясь другими важными причинами. Но я оказалась не права — она потратила вечер и полночи, прислав сегодня большой файл с описанием каждого заброшенного места, которые ей показались странными. Пробежала глазами, перезвонила:

— Привет. Спасибо, ты молодец.

— Я думала, ты еще дрыхнешь. Ты, главное, наследнику донеси, что я старалась. Вдруг, премию выпишет!

— Скажу.

— Все, ты обещала, Конфетка. Приветики Прынцу!

И скинула. Девушка ходы рассортировала по разным приметам «наличие окна», «примерная площадь», «высота от земли» и еще несколько подобных. Мне они показались незначительными, и зацепило внимание лишь одно, для Катарины «странные» выражались в характеристике: «неуютные». Интересно, это какие? И так заброшенные помещения не отличаются ухоженностью. А есть самые-самые, — по мусору и облезлости?

Когда поступал вызов, пограничник открывал дверь хода и попадал сразу к порогу человека на грани. Заходить в заброшку просто так не приходило в голову, старосты это делали только поначалу, чтобы понять — насколько помещение избавлено от следов человеческого присутствия и можно ли им уже пользоваться? Замков и запоров для пограничников любого ранга и круга не существовало, двери открывались без вопросов, даже если вдруг кому захочется дождь переждать, как в убежище. Но насколько я знала, никто не злоупотреблял ходами для таких пустяков — почти кощунство, да и мало ли что…

— Я опять забыла сдать блокнотные листы…

Поняв, что ничего уже не выдам дельного и зря просижу, оделась и ушла в город — кататься, гулять, если позволит погода, караулить вызовы.

Когда в вагоне монорельса начало тошнить и укачивать, решила поесть, а то совсем замутит. Вышла для пересадки и недалеко от остановки увидела витрину кафе. Сделала несколько неуверенных шагов в его сторону, остановилась у входа: атмосфера, цвета, улыбчивый персонал — все для радости и отдыха. Не поесть приходят, а насладиться. И потому опять ощущение предательства собственной жизни вернулось. Не только в деньгах дело. Столовка гонит тебя скорее утолить голод и идти дальше, закрыть потребность и все. Кафе — роскошь. Кафе — для счастливых и умиротворенных. Как и новые вещи, большие квартиры, полные ванные…

Мысль упорно возвращалась к одному — зачем я позволила Юргену взять и увезти к себе? Как смогла разрешить себе так отогреться, а потом еще и стерпеть прикосновения горячих губ и ладоней? Стерпеть — потому что они были приятны. От воспоминания голова закружилась и сумка стала тяжелее. Словно ключ прибавил в весе раз в десять и ощутимо давил в дно.

— Я ведь призрак…

Улица отражалась в стекле вместе с моей фигурой. Так совпало, что на этот момент прохожих позади не было, и картинка вышла такой, словно внутри помещения была жизнь, а здесь, снаружи одна я и серая хмарь несуществующего мира. Без движения, без чувств и солнца. Нечто плоское, бестелесное, бескрасочное.

В солнечное сплетение ударило импульсом. Меня встряхнуло так сильно, что зачастило сердце — в испуге от собственных мыслей, уже смиряющихся с небытием и готовности остановиться. Что на меня нашло? Сигнал вернул восприятие и я побежала в сторону училища — сориентировавшись по местоположению на автомате и доставая блокнот.

Имени не было! По листу расплывалась кровавая клякса с крапинками, словно густая и тяжелая каля упала сверху и разбилась от тяжести. Я встала, как вкопанная, с ужасом рассматривая «рисунок» и даже коснулась пальцами — настоящая, свежая! Не чернила или сок. Вязкость крови, запах крови, липкость ее.

— Господи боже…

Что делать?! Звонить старосте? Наследнику? Просить о помощи? Но вызов готов был вывернуть все нервы изнутри, так звал к ближайшему ходу. Кто-то умирал! Не теряя больше ни секунды, я побежала так быстро как только могла.

У училища маленьким отдельным корпусом стоял закрытый бассейн. Чтобы добраться туда, пограничники проделали незаметный ход через забор на территорию, — с глухой стороны, где лишних глаз нет, камеры нет, и сторож часто не ходит. От него — десять метров до служебной двери. Я рванула ручку с такой поспешностью, что забыла подумать над предосторожностью. Ведь не знала, куда попаду и насколько там опасно? Вдруг — вылечу с крыши, едва пересеку порог, или наткнусь на убийцу?

С крыши не вылетела, а с лестницы — почти. Схватилась за перила, ударилась о них грудью, но не укатилась кубарем в сумеречный подвал. Глаза привыкли, — различила груды хлама, окошки под потолком с решетками и закрашенными краской стеклами. А внизу, на полу, у самой нижней ступеньки — тело. Не взрослое, меньше, — спеленутое в лоскут зеленого брезента и веревку. Забыв, как дышать, спустилась, перешагнула, наклонилась над ним и различила пятнышко крови, натекшее с головы. Светловолосая девочка, подросток, была жива. Моргала, сипела через кляп, задергалась как почувствовала человека рядом, но затихла, едва я подала голос:

— Сейчас! Сейчас, я помогу, подожди! Не делай ничего резкого, у тебя кровь…

Было бы чем разрезать путы! Смогла вытащить тряпку, развязав бечевку на шее, и попробовала перевязать своим шарфиком голову. Боялась сделать лишнее движение и навредить, щупала волосы аккуратно, пытаясь понять — насколько серьезная рана у нее, где туже закрепить псевдо бинт из синтетики.

— По… граничница…

— Не разговаривай, не теряй силы.

Я стала шарить вокруг, надеясь среди вещей найти что-нибудь острое, но подвал походил на склад тканей — сплошные рулоны мягкой и жесткой материи, того же брезента, ни одной железки. Клеенка на полу и тюки.

Анимофон не брал сеть. Забиралась на кучи, вытягивая руку к фрамуге с решеткой, но бесполезно — нет соединения. Облазила всю дверь на верху у лестницы — тщетно. И открыть ее тоже не могла — с внутренней стороны не было ни ручки, ни замочной скважины. Как догадывалась — нарочно сделано, как в камерах, с засовом снаружи.

— Пограничница.

Пленницу я уложила на спину, насколько это было возможным в ее связанном состоянии, подсобрав под нее тряпки и замотав голову поверх шарфа найденным мягким вельветом. Совсем ребенок, но стойкости не занимать — постанывала, не плакала, позвала меня голосом слабым, но спокойным:

— Подойди, пожалуйста…

— Мы обязательно выберемся, обещаю.

— Подойди…

Ни щелки, даже ногтем не поддеть. Обе заперты. Выполнив ее просьбу, я присела рядом на колени и спросила ее прежде, чем она сама хоть что-то сказала:

— Ты дочка Августа?

Кивнула, выдохнула:

— Ника…

— Я сейчас что-нибудь придумаю и вытащу нас, Ника. Сознание не теряй, постарайся. У тебя на голове кожа рассечена, но кажется кости не…

— Как хорошо, что ты появилась! Так страшно было. Вместе уйдем, меня папа учил как.