Книга Опыты бесприютного неба - Степан Гаврилов

Когда было совсем туго, журналы не заказывали статьи, а производители сгущенки – рекламу, я выходил зубоносом, вот как сейчас. На Обводном канале располагается зуботехническая лаборатория, которая снабжает искусственными бивнями весь этот великий город. Каждое утро я выхожу из дома в шесть тридцать, доезжаю до Обводного, прохожу по Курской, захожу в нескладное, полуоблупившееся, серое здание, киваю своим коллегам, беру листы с распределениями, две большие сумки с хаотично наложенными туда зубными протезами и отправляюсь в путь. За день я обхожу до тридцати стоматологий. В основном адреса располагаются в спальниках, некоторые – в пригороде: во Всеволожске, в Павловске, в Шушарах. Под конец дня, как правило, разряжается плеер, и это – самое обломное. Усталость и голод еще можно как-то перенести.

Другие зубоносы по большей части – дебелые додики, взрослые мальчики, которые, судя по всему, как пить дать, живут с мамками. Зубы нам выписывает менеджер Настя – девчушка помладше меня. Говорит она всегда со снисходительным наездом и раздражительной агрессией – так говорят с чужими непослушными детьми. Сколько я ни старался, так и не смог за все время переключить Настю в другой регистр коммуникации: не помогают ни шутки, ни комплименты. Несмотря на свой молодой возраст, Настя – это та каноничная русская баба, которая уже заранее проживает тяжелую, несчастную жизнь. Симпатичная даже, но все портит этот взгляд с несколько рассеянной, беспредметной тоской где-то в глубине. Может быть, ей не нравится работать в этом угрюмом здании, не нравится каждый божий день, включая субботу, в семь утра раздавать десятерым взрослым неудачникам сумки с ебаными зубами? В общем, нас она в открытую презирает.

Из всех зубоносов я подружился только с двумя ребятами. Первым моим знакомцем стал латинос Эстебан, смуглый красавец с длиннющими, сверкающими черным блеском кудрями. Эстебан родился в Питере. Кажется, это единственный коренной петербуржец, которого я когда-либо видел. В его наушниках всегда играет олдскульный джангл. Эстебан, пластичный и подвижный, никогда не снимает улыбки со своего лица. Ему все всегда по кайфу, он бежит на метро со своими зубами с таким видом, будто несет людям Благую Весть. Другой человек, которого я всегда рад видеть, – глухонемой парень. До сих пор не знаю, как его зовут, но мы с ним очень здорово общаемся. Мыканиями и жестами он, бывает, рассказывает, где побывал вчера и что видел. Однажды даже поведал мне смешную историю про бешеных собак. Дело было в промзоне: от страха парень взобрался на какую-то трубу и лежал на ней два часа, кидая в разъяренную свору протезы. Потом пришли сторожа и сняли его – позвать на помощь-то он не мог.

Платят за смену 800 рублей. В неделю, за шесть дней, набегает 4800. Не ахти какие деньжищи, но, можно сказать, хватает.

«Жить соразмерно Вселенной без будущего», – если Камю имел в виду именно это, тогда мы пишем свой собственный миф о Сизифе. И в этом нет никакого упадка, я клянусь!

Одной июньской ночью, когда Андрэ напился, натравил таджика на бедных девочек, а потом попал за чтение в метро Пригова в обезьянник, я схватил последние деньги и приехал его вызволять.

Когда я вошел в дежурку, Андрэ сидел в камере и слушал какого-то типа. Человека я не рассмотрел, однако услышал: «Новый арт-класс, пролетарии духа!» Голос показался мне знакомым, но размышлять времени не было. За столом спал сержантик, мое появление заставило его вздрогнуть.

На удивление, достаточно быстро удалось договориться. Я сказал, что мой друг приехал погостить в наш славный город, не рассчитал с выпивкой и все такое. Стихи? Так он очень любит стихи и хочет делиться прекрасным.

«Там еще один сидит, гость города, любитель прекрасного», – зевнул заспанный дежурный. Пятьсот рублей сверху смягчили его окончательно. Мы вышли в светлую питерскую ночь и побрели по тихим улицам.

Нам ничего не поделать с вечной жаждой эпического. Осталось только вырабатывать свою программу, чтобы не было отчаянно пошло или невозможно безразлично. Ничего не сделать с этой жаждой эпического: она будет давать знать о себе везде. Она блестит на погонах новообразованных военных группировок, сочится вместе с кровью из оторванных рук военных добровольцев, вырывается вместе с проклятиями из их молодых ртов; она – в акциях протеста и бесполезных митингах; в бесконечных экспериментах и путешествиях; и она же – в полной опустошенности, в глазах моего народа, «таких пустых и выпуклых».

В центре такого вот глючного эпоса полагали мы себя, без денег, планов и стратегий. В молчаливом трансе мы добрели до Петроградки и сели на крыше бункера на улице Блохина.

Тут Андрэ не выдержал, спустился с бетонных конструкций и буквально запрыгнул в «Продукты-24». Когда мы вернулись на плиты и открыли бутылки, он откинул свою рубашку с турецкими фрактальными огурцами. Из-под ремня его штанов торчали листы бумаги, он ухватил их и вынул. Листы оказались подшитыми зеленой ниткой. На обложке было написано:

«Любое воспроизведение, перепечатка или цитирование текста без ссылки на оригинал запрещено, но законом не преследуется, потому что закон – это путеводная нить отпавших от всеобщего потока.

Посвящаю В. В. П., желаю сил и прозрений!»

– Почитаю… – предложил Андрэ и перевернул лист.

«1. Предпосылки возникновения.

В конце первого десятилетия постсоветской России стало понятно, что поток истории уже не вернется в былое русло. Кто-то вообще заявил о конце истории. Крушение Союза положило начало глобальной дифференциации социального организма.

В середине второго десятилетия пресловутых нулевых новое поколение, рожденное в новой стране, столкнулось с вопросами самоидентификации…».

– Херня какая-то, – сказал Андрэ, отпил пиво и перевернул пару листов.

«Так высвободился и сформировался особый класс людей, который мы назовем джипси.

2. Становление джипси.

В трудах наших коллег вы найдете название “миллениалы”, они же “Y” (“игреки”), но мы не собираемся пользоваться этой неточной, лицемерной и ограниченной терминологией. Другая причина нашего отказа – весьма размытые временные рамки рождения представителей той социальной группы, о которой мы сообщаем в настоящем труде.

Собственно, уход от точного обозначения – и есть главная сущностная черта этих людей. Пока наши коллеги – социологи и психологи, обслуживающие буржуазные институции, – хотят выделить сущностные признаки, группа развивается и меняет свой курс, экспроприирует представителей соседних поколений. Можно смело говорить о некой эпидемии джипси.

Отметим особо, что процесс, названный нашими западными коллегами “прекаризация”, весьма характерен для рассматриваемой группы людей. Природная любознательность, умение быстро ориентироваться в информационных потоках спровоцировали у джипси способности чувствовать жопой любой разводняк. “Традиционные ценности”, “евразийство”, “карьера”, “семейное счастье”, “стабильность” – все эти конструкты воспринимаются джипси как БАДы, Кашпировский и Елена Малышева. Эти симулякративные силы в дискурсе джипси снимают сами себя.