Книга В прошедшем времени - Мария Мартенс

Я подошел к приоткрытой двери в ее комнату довольно тихо и увидел, что она читает. Скрипнула половица, Оля вздрогнула и быстрым движением спрятала книгу под подушку. Я поздоровался. Она кивнула и улыбнулась.

– Мне вроде бы стало лучше. Как будто появилось немного сил. Кашель, правда, все такой же.

Я кивнул.

– Раз прибавилось сил, значит, дело идет к выздоровлению. Тем более, если появилась тяга к чтению.

Оля смутилась, а я вдруг вспомнил, что в этот исторический период не все книги можно было читать. Запрещенная литература могла создать человеку много проблем, но именно запрет и делал книги привлекательными. А уж для учительницы русского языка и литературы – тем более. Не хватало еще застукать ее за таким чтением. Теперь она будет бояться, что я донесу.

Она замолчала, а я не знал, как спросить. Мне вдруг стало жутко интересно, что за книга лежит у нее под подушкой.

– Да, я люблю книги, − сказала Оля после небольшой паузы. – С ними легче, чем с людьми.

– Простите, Оля. Я не хотел подглядывать. Само собой получилось. Я не буду Вас ни о чем спрашивать.

Она пожала плечами и достала книгу из-под подушки. Это оказался сборник стихов Анны Ахматовой.

– Ничего такого. Вы вряд ли знаете, эта поэзия сейчас не слишком одобряется. В школьной программе ее нет.

– А почему не одобряется? – спросил я. Ахматовой я интересовался мало и не задумывался раньше, что когда-то ее в школьной программе не было. Вроде ничего против революции и Советской власти она не писала – ну, так, чтобы прямым текстом…

– Буржуазная литература. Так нам объясняли на курсах.

– А Вы все-таки читаете, − улыбнулся я.

– Мне стало интересно, а тут и книга попала в руки. Литератор должен иметь представление о самых разных направлениях.

– И как Вы ее находите? – я вдруг заговорил высоким штилем, сам удивляясь своей речи.

– А по-моему, она была просто глубоко несчастная женщина. И ее стихи об этом. Несчастной, к сожалению, можно оказаться при любом режиме… − она осеклась и закашлялась – долго, тяжело и безрезультатно. Я сходил на кухню и принес ей воды.

– Я знаю, Оля, что у вас в жизни что-то случилось. Вы перенесли потрясение, и, возможно, оттого и заболели. Так бывает. Неудивительно, что теперь вам близка и понятна чужая личная трагедия.

Она кивнула.

– Да, некоторые ее стихи мне действительно близки и понятны. Вы не читали Ахматову?

– Только слышал, − почти и не соврал я.

– А хотите прочесть?

Я растерялся и кивнул. Не то чтобы прямо хотел, я вообще к стихам сложно отношусь. Но теперь мне вдруг стало интересно, что она нашла в этих стихах, чем они ее так зацепили.

– Я дочитаю и оставлю вам книгу. А вы потом занесете, можете отдать моей тете.

Я снова кивнул. Потом сообразил, что надо что-то сказать, и сказал «спасибо». Потом поинтересовался, есть ли еще улучшения, кроме интереса к чтению.

– Нет, больше ничего. Температуры нет. Но кашель невыносимый, особенно ночью.

– Мокрота так и не отходит?

Она покачала головой − говорить уже стало тяжело.

Я осмотрел ее. Динамики не было. Молчавший сегмент легкого сохранял притупление перкуторного звука, кожа была бледной, дыхание частым и поверхностным.

– Других подвижек пока нет, − вынужденно признал я. – Но все-таки сил стало больше, это хорошо. Значит, лечение действует. Будем продолжать.

Она опять кивнула. Я замешкался, убирая в сумку стетоскоп. Уходить мне не хотелось, но придумать повода задержаться я никак не мог. И вдруг Ольга спросила:

– А какие Вам нравятся стихи?

– Мне? – я растерялся. Не мог же я сказать ей, что не читал стихов со школы, с той самой поры, как мне перестали их задавать на дом. Может быть, не дорос до понимания поэзии. А может, мне вообще не дано ее понять. Так или иначе, поэтического сборника я не держал в руках лет шесть. Однако память услужливо напряглась, и я выудил из нее ответ.

– Ну, лирику…

Оля тихо засмеялась, потом снова начала кашлять.

– Лирики разной много. Чью предпочитаете?

Я растеряно улыбнулся и присел на стул. Развел руками.

– Оля, вы меня застали врасплох. Мне придется подготовиться к следующей встрече. Так сразу и не ответишь.

Она снова улыбнулась, а потом вдруг стала серьезной.

– Можно, я Вас попрошу? Или Вы очень спешите?

Я покачал головой.

– Не спешу.

– Почитайте мне, пока тетя не пришла. Что-нибудь самое любимое. Ведь вы можете прочесть что-нибудь на память?

Я ошеломленно глядел в ее глаза и вдруг понял, что киваю в ответ.

Нет, я определенно переутомился. Какой из меня декламатор? Этого только не хватало. Однако отступать было поздно. Нужно было начать немедленно любое стихотворение, пока я не впал в ступор. Слава Богу, что литераторша в свое время заставляла нас учить стихи и рассказывать их на оценку. Хоть я и не получал за это выше четверки, оставалось надеяться, что в памяти что-то сохранилось. Я выудил первое попавшееся, молясь про себя, чтобы это не оказалось «Бородино».

– Сегодня, я вижу, особенно грустен твой взгляд.

И руки особенно тонки, колени обняв.

Послушай: далеко, далеко, на озере Чад

Изысканный бродит жираф.

Ему грациозная стройность и нега дана.

И шкуру его украшает волшебный узор,

С которым равняться осмелится только луна,

Дробясь и качаясь на влаге широких озер…

Оля застыла. Она, казалось, перестала дышать, шевелиться. Я видел только ее огромные глаза и не мог отвести взгляд.

– …Вдали он подобен цветным парусам корабля,

И бег его плавен, как радостный птичий полет.

Я знаю, что много чудесного видит земля,

Когда на закате он прячется в мраморный грот.

Я знаю веселые сказки таинственных стран

Про черную деву, про страсть молодого вождя,

Но ты слишком долго вдыхала тяжелый туман,

Ты верить не хочешь во что-нибудь кроме дождя…

Я остановился, перевел дыхание и судорожно сглотнул. Оля медленно отвернулась, посмотрела в окно. Я успел увидеть, как у нее заблестели глаза.

– …И как я тебе расскажу про тропический сад,