Книга Зимняя битва - Жан-Клод Мурлева

– Пансек… Катарина?

– Да, – ответила Катарина, сидя на топчане и дрожа от озноба.

Помолчав, женщина бросила:

– Сейчас девять часов вечера. Я всегда прихожу в это время. Вот кувшин с водой, я оставляю вам около двери. До завтра.

Этот голос… На какую-то долю секунды Катарине показалось, что она вот-вот вспомнит имя женщины, оно прямо-таки вертелось на языке. Вот-вот сорвется с языка, вот-вот всплывет со дна души. Но едва дверь закрылась, имя ускользнуло, и Катарина поняла, что не может его вспомнить. Ей не то снилось, не то виделось что-то запутанное, где были какие-то пожары, и звон ключей, и полчища насекомых, и Мадам Танк, орущая: «Простите, ЧТО?» Битый час она искала спички у себя в волосах и только потом вспомнила, что в первый же вечер переложила их в карман.

Когда на седьмой день женщина вошла в карцер с подносом, Катарина не смогла встать. Женщина подошла, положила фонарь на топчан и помогла ей сесть.

– Надо поесть, мадемуазель…

Катарина сидела, и ее трясло так, что зубы стучали. Женщина напоила ее, потом вложила ей в руку ложку, но пальцы у девушки так дрожали, что она все разроняла. Тогда женщина стала кормить ее с ложки, как маленькую.

Скормив все, она осталась сидеть рядом. И вдруг прошептала:

– Так и не узнала меня?

– Я узнала твой голос… – сказала Катарина, даже не удивившись, что тоже говорит ей «ты», – но это что-то такое далекое…

Женщина взяла фонарик и посветила себе на лицо.

– А так? Не узнаешь?

Катарина прищурилась, всматриваясь. Нет, это печальное, грубое лицо ничего ей не напоминало.

– Я хорошо знала твоего отца, – продолжала женщина, и голос ее дрогнул. – Его звали Оскар Пансек. Я у него работала. Прислугой…

– У моего отца?

– Да. Он был хороший человек. Сколько я от него добра видела…

– Ничего не помню…

– А вот так? – сказала женщина, повернувшись к ней в профиль. – Может, так вспомнишь?

С правой стороны у нее было огромное темно-красное родимое пятно. Оно начиналось над бровью и захватывало щеку, угол рта и половину подбородка.

– Тереза… – прошептала Катарина. Эти три слога вырвались у нее сами собой, и в карцере от них потеплело. Она повторила: – Тереза…

Как будто распахнулась какая-то дверь или разошелся туман. Катарина увидела себя в просторной комнате, где витал душистый запах табака. Ветерок колыхал занавески приоткрытого большого окна. Кто-то играл на пианино – бородатый мужчина в бархатной куртке, его пальцы словно ласкали клавиши. Катарине был виден только его профиль. Она подошла и хотела забраться к нему на колени. «Катя! Оставь отца в покое!» – сказал чей-то голос, и Тереза наклонилась к ней, чтобы взять ее на руки.

– Мой отец… он играл на пианино? – спросила Катарина, чувствуя, что сердце вот-вот выпрыгнет из груди.

– Да, – сказала женщина и встала.

В дверях она опять остановилась и добавила с несказанной грустью:

– Играл, но только для удовольствия. А вообще он был… он был великий математик… И герой Сопротивления. Я не имею права с вами разговаривать. Вот ваши очки, часы и расческа. Я кладу их рядом с кувшином.

Катарина подумала, что сейчас она уйдет, но женщина еще не договорила:

– Этой ночью охраны не будет… С часу ночи во всем интернате не будет ни одной надзирательницы…

Катарина долго еще сидела как оглушенная. Ей нужно было время, чтобы переварить все, что сказала ей женщина этими немногими словами, а главное, осознать тот факт, что скрежета ключа в замке не последовало. Она, шатаясь, добрела до двери, нашарила ручку и потянула. Дверь беспрепятственно отворилась. Это было такое чудо, что у Катарины подкосились ноги, и она упала на четвереньки. Нашарила кувшин, рядом с ним нашла расческу, часы и очки, которые тут же надела. «Я свободна, – стучало у нее в голове, и мысли метались и теснились. – Я свободна… у меня есть очки… и часы… сегодня ночью нет охраны… мой отец был великий математик… герой Сопротивления… у меня есть еще одна спичка, чтоб посмотреть на Небо…»

Она прилегла на топчан, дрожа в ознобе, хоть и завернулась в накидку и одеяло. Засыпала и просыпалась раз пять, пока не спохватилась, что упустит время. Кое-как придвинула топчан под балку, влезла на него и чиркнула восьмой и последней спичкой. Часы показывали без чего-то два. Впервые она смотрела на Небо сквозь очки – и поразилась, какое же оно оказалось синее и яркое. Белое облако было как огромная пуховая перина.

Она попила еще из кувшина, стуча зубами от озноба, и нога за ногу побрела по земляной галерее. «Утешительница… – думала она, – мне надо к утешительнице, я должна дойти…» Каждый шаг больно отдавался в голове. Она ощупью начала взбираться по винтовой лестнице. Поднялась уже до середины, как вдруг наверху скрипнула дверь. На ступеньки упал луч карманного фонарика. Кто-то спускался навстречу. Тереза? А вдруг кто-то другой? В панике Катарина едва успела отступить налево, где был вход в подвал. Она вжалась в стену и затаила дыхание.

– Осторожно, тут скользко! – прошептал один голос.

– Держись за мое плечо, – ответил второй. – Говоришь, под этим подвалом?

– Да, дальше вниз! Надо спуститься до самого низа!

Две тени прошли мимо Катарины, не заметив ее. Путь снова был свободен. Девушка вернулась на лестницу, но тут у нее закружилась голова, так что она чуть не кувырнулась вниз. Лихорадка трепала ее и отнимала последние силы. Катарина поняла, что одна отсюда не выберется. А эти двое, она готова была спорить на что угодно, ей не враги… Сейчас они увидят, что в карцере никого нет, и пойдут обратно. Еще несколько секунд, и они будут здесь. Катарина села на ступеньку и стала ждать.

VI

НА КРЫШЕ

МОКРЫЙ шифер был черный и блестящий. Хелен и Милош, кутаясь в накидки, сидели на коньке крыши и смотрели на городок, дремавший между отливающей сталью рекой и темными холмами с северной стороны.

– Господи, до чего же красиво! – сказала Хелен. – Ты там бывал?

– Сколько раз! Я всегда туда хожу, когда бываю сопровождающим. Вместо библиотеки. Я вообще читать не очень люблю, сразу в сон клонит. Так что спускаюсь с холма, через мост – и уже в городе. Так большинство ребят делает.

– И ты ни разу не попался?

– Меня никому не поймать, я же сказал. Посмотри вон туда, видишь, дымки, фиолетовые такие. Это трущобы, где кабаки и всякое жулье. Туда ходят пьянствовать и драться.

– Жуть какая… И ты ходишь?

Милош рассмеялся.

– Прохожу, если мне по пути. Не бойся, я не пью и никогда не дерусь. То есть дерусь, но не в кабаках.

– Ах да, ты же занимаешься борьбой…

– Греко-римской борьбой.