Книга Юрий Поляков. Последний советский писатель - Ольга Ярикова

Доктор филологических наук, профессор Александр Флоря исследовал тему отцовства в романе «Замыслил я побег…» и пришел к следующим выводам:

«Я не знаю, корректно ли называть персонажей Ю. Полякова «лишними людьми», но к типичному поляковскому протагонисту могут быть отнесены слова из фильма Ю. Егорова «Простая история» — «хороший мужик, но не орел». Эти «мужики» даже не всегда хорошие, скорее — не плохие, а чаще всего — посредственные, но не орлы — уж точно, за единичными исключениями.

У Н. Г. Чернышевского «лишний человек» нашей литературы именуется «русский человек на rendez-vous». Поляковские персонажи проявляют себя не столько на rendez-vous, сколько dans la vie de famille, в семье.

Квинтэссенцией общественного кризиса является кризис мужского начала. Главные герои романов Ю. Полякова — герои номинальные, язык не поворачивается назвать этим словом Чистякова, Гуманкова, Башмакова, Свирельникова, Кокотова. Верность женам и любимым женщинам не входит в число их добродетелей (некоторым исключением выгладит лирический герой «Козленка в молоке», но он — человек бессемейный). Они чрезвычайно озабочены постоянным желанием удостовериться в своей гендерной идентичности, которая у них имеет почти единственный оттенок — сексуальный. Это связано с невозможностью по-настоящему реализоваться в других областях.

Достойно внимания, что Ю. Поляков в своих романах воспроизводит вполне фрейдистскую модель: его мужчины не испытывают особой привязанности к отцам (разве что Свирельников), зато для них очень важны образы матерей (особенно это видно в «Гипсовом трубаче»), в свою очередь отцы более значимы (в тех случаях, когда они значимы вообще) для дочерей. В «Побеге» таковыми являются отцы двух главных женщин в жизни Башмакова — Кати (Петр Никифорович) и Веты (Аварцев). Следует сказать, что эти женщины — волевые, умные, смелые — намного превосходят своего рыхлого возлюбленного.

Главные отцы в романе «Замыслил я побег…» — очень разные люди, но все они в конечном счете в том или ином смысле терпят поражение — семейное или социальное.

Каракозин (и отчасти Петр Никифорович) не стыкуется с действительностью, потому что она — «застойная» или/и постсоветская, а другие — потому что она — действительность. Перефразируя Н. Михалкова, можно сказать, что отец и сын Башмаковы плыли бы по течению при любых режимах, просто при советском плыть было легче — по крайней мере, Олегу Трудовичу. Джедай, напротив, хотя обладает волей, все умеет, отлично ладит с людьми, то есть мог бы в любой реальности чувствовать себя наилучшим образом, всегда движется поперек. Наконец, Петр Никифорович занимает промежуточное положение между этими полюсами. Он — обыватель и конформист, но не пассивный, а деятельный, отлично освоившийся в советской реальности, но оказавшийся слишком советским — слишком наивным и порядочным — для реальности антисоветской.

В галерее этих отцов именно Петр Никифорович по-настоящему соответствует данной роли — настолько, что де-факто он «усыновляет» и Башмакова, отношения которого с собственным отцом не отличаются теплотой и душевностью». И далее: «Петр Никифорович способен вести с зятем довольно теплые задушевные разговоры. И, напротив, с родным отцом таковых не наблюдается. В тех немногочисленных приведенных в романе беседах, которые Башмаков-старший ведет с сыном, запечатлены вульгарность, грубость, мещанское самодовольство и весьма низменные чувства. Труд Валентинович и Петр Никифорович образуют пару антиподов: родной отец как чужой и неродной в качестве родного. Труд Валентинович профессионально связан с литературой, печатным словом, но сам вызывающе антикультурен, в книги не заглядывает, а его любимое словечко — из сферы техники. Петр Никифорович по профессии связан с сантехникой, но, напротив, тянется к культуре, много читает и по любому поводу выдает цитаты.

Есть и другие различия. Что сделал для сына Труд Валентинович — об этом автор умалчивает, зато постоянно упоминает благодеяния Петра Никифоровича, который то и дело выручает непутевого зятя из неприятностей, устраивает на работу, дарит кооператив (как выясняется, Труд Валентинович не заработал даже квартиру, которую дали его жене), снабжает дефицитами, вводит в круг бомонда. Отцу, маниакально погруженному в мир футбола, похоже, не до него и вообще ни до кого: он всех отфутболивает.

Таким образом, по крайней мере в этом романе, за редкими исключениями, изображены не очень достойные отцы — и это частное, наиболее сильное, яркое проявление их общей человеческой несостоятельности. Вопрос, который возникает в связи с этим, понятен: что такие люди — аморфные, беспринципные обыватели, сосредоточенные на частной жизни, но в ней неверные, ненадежные, безвольные — могут передать будущим поколениям? Но это вопрос, конечно, не к автору книги, а к нам самим».

Вот что писал о своем романе сам автор:

«…В середине 90-х, после «Демгородка», я решил реализовать сюжет, который болтался в моей пассивной литературной памяти чуть ли не с начала 80-х. История такова: мужик, задумавший сбежать от жены к любовнице, собирает вещички и невольно вспоминает прожитое — хорошее и плохое. Обычное дело, ведь вещи — это запечатленная жизнь. Недаром их еще называют «пожитками». По первоначальному замыслу, воспоминания в конце концов так растрогали беглеца, что он решил остаться в семье, более того — отправился на кухню, чтобы к возвращению супруги с работы приготовить романтический ужин. Вот такая незамысловатая история. Но первичный сюжет отличается от окончательного произведения примерно так же, как яйцеклетка от взрослой дочери, одетой в свадебное платье.

Постепенно рассказ преобразовался в повесть, а та стремительно распространилась в роман, даже в семейную сагу, вобравшую в себя, кроме конкретной адюльтерной ситуации, историю нескольких поколений семьи Башмаковых да еще и судьбу страны за последние тридцать лет. К концу работы я вдруг понял, что пишу, простите за некорректность сравнения, свой «Тихий Дон». Только между двумя женщинами мечется не пассионарный Григорий Мелехов, а слабовольный Тапочкин. И герои подхвачены не кровавыми вихрями русской революции начала века, а мусорными ветрами буржуазной реставрации конца XX столетия. Кстати, такая глобализация замысла закономерна: чтобы понять, почему к середине 90-х, в разгар безбашенного российского капитализма мой герой превратился в «эскейпера», надо знать, как он жил в системе советских ценностей, с кем дружил, к чему стремился… А «эскейпер», как читатель уже понял, есть человек, избегающий принятия любых ответственных решений и движущийся по жизни, как бумажный кораблик в ручье. Но почему, спросите вы, автора так заинтересовал именно этот человеческий тип — «эскейпер»? Не современный, скажем, Павка Корчагин — отважный Рыцарь Джедай, оставшийся всего лишь персонажем второго плана. А потому что не Джедай, а Тапочкины определили участь нашего Отечества в конце XX века. Люди, не способные принимать решения, есть всегда, но если их количество в социуме переходит некую опасную черту, общество становится безвольным и бессильным перед теми вызовами, которые ему бросает время. Не случайно, конечно, и на вершину политической власти вынесло тогда эскейпера и геополитического клоуна Горбачева, который, в отличие от моего Башмакова, оказался вдобавок глуп и непорядочен. Еще неслучайнее другое: вокруг не нашлось никого, даже среди военных, кто попросту свернул бы ему шею, хотя большинство отлично понимало, куда он тащит страну… Единственный, кто смог вышибить Горби из политики, — Ельцин, умевший брать на себя ответственность и принимать решения. Но это была ответственность и решительность пьяного мясника с колхозного рынка. Остальное общеизвестно…