Книга Лестница в небо. Диалоги о власти, карьере и мировой элите - Михаил Хазин

А значит, будут порождать априорные симпатии и антипатии, которые могут сильно помешать будущей работе.

Поэтому в системно–кризисные времена альтернативным концептам (пусть они идеологически и противоречат «мейнстриму») и может быть дан «зеленый свет». При этом мнение представителей самого «мейнстрима» никому во Власти к этому моменту уже не интересно; поезд ушел, кризис на дворе! Именно по этой причине мы и говорим о том, что наша книга является пособием для начинающих. В условиях современного кризиса, буквально здесь и сейчас она может быть использована для прорыва; «вчера было рано, завтра будет поздно» — как говорил один из величайших практиков Власти.

Читатель. Да, вот теперь все понятно. Вот только «завтра будет поздно»… Что, все так плохо? Нужно уже бежать и что‑то делать?

Практик. Завтра действительно будет поздно, но упомянутый практик эту фразу произнес по поводу вооруженного восстания, когда счет идет на часы. А сейчас речь идет об исторических мерках — год, два, может быть даже десять [723]. Поэтому лучше спокойно дочитать книгу до конца. Мы возвращаемся к крайне интересному моменту: откуда, собственно, появилась на свет теория Власти? Это крайне полезно знать, прежде чем бежать применять ее на практике, поскольку если теория, какой бы она красивой ни была, взялась из неправильного места, применять ее бессмысленно и даже опасно.

Теоретик. Как видите, общепризнанность теории является результатом оценки ее полезности для Власти [724], но слабо соотносится с правильностью. Поэтому мы руководствовались куда более надежным, хотя и не менее трудоемким способом проверки наших догадок. По уже сложившейся традиции мы расскажем о нем с самого начала, как если бы книга, которую вы держите в руках, была бы точно таким же источником по теории Власти, как и все предыдущие книги, рассмотренные нами до сих пор.

Читатель. Вы говорите про СССР?

Теоретик. Разумеется. Авторы «Лестницы в небо» родились, получили образование и начали свою трудовую деятельность в Советском Союзе, и беспрецедентная социальная трансформация, случившаяся на его территории в конце XX — начале XXI века, происходила прямо у них на глазах. Сегодня многие события прошлого века уже порядком подзабыты, поэтому давайте освежим в памяти не просто советскую и российскую историю последних десятилетий, но и само историческое пространство, на котором возник СССР.

Начать тут нужно с 500–летней старины, поскольку все современные события [725] уходят корнями в XVI век. Появившаяся тогда модель

капиталистического развития была основана на постоянном углублении разделения труда («научно–техническом прогрессе»), что, в свою очередь, требовало постоянного расширения размеров экономических систем [726]. И если мы посмотрим на историю крупных экономических объединений [727], то увидим, что с конца XIX века, когда свободного экономического пространства в мире больше не осталось, количество таких систем все время сокращалось.

Вы наверняка помните, что открытия в теории Власти часто совершались учеными, жившими в особые периоды человеческой истории, «на сломе эпох», когда одни формы Власти сменялись другими, и потому на какое‑то время сбрасывали маски. В конце ХХ века подобный период переживала страна, которой вы уже не найдете на карте мира.

К началу XX века их было четыре: Британская, Германская, Американская и Японская. По итогам Первой мировой войны (которая как раз и была войной за рынки) Германская система проиграла и разделилась на две: собственно Германскую (настолько «урезанную» в правах, что это практически сразу привело к новой войне) и Советскую. Разумеется, Советскую систему тоже хотели разделить, но Гражданскую войну выиграли как раз те, кто не дал этого сделать. По итогам Второй мировой войны из пяти систем осталось две: Советская и Американская. Первые десятилетия после войны они интенсивно развивались, осваивая новые экономические пространства, но затем снова начался кризис развития, связанный с исчерпанием возможностей роста. В СССР он начался чуть раньше (в начале 60–х годов), но протекал медленнее, в США — позже (в 1971 году), зато пошел быстрее.

Рассказ о деталях этого процесса мы опустим, поскольку он требует отдельной книги [728], но отметим существенный во всех смыслах момент. Возникший кризис был осознан правящими элитами и в СССР, и в США. А вот дальше произошло то, что никакая экономика объяснить не может. В СССР были предприняты две масштабные попытки преодолеть кризис (хозяйственная реформа Хрущева начала 60–х и реформа Косыгина второй половины 60–х), но когда они не дали ожидаемых результатов, новых реформ за ними не последовало.

Практик. Вот здесь как раз проявилось принципиальное отличие монархии от олигархии. В СССР к началу 70–х (когда кризис начался и в США) у власти находился уже пожилой «монарх», Леонид Ильич Брежнев [729], поддерживаемый таким же, а то и более пожилым окружением. На фоне явно ухудшающейся ситуации у главного противника (СССР еще рос, хотя и все замедляющимися темпами, а экономика США все 70–е годы фактически падала) руководство СССР3 фактически отказалось от каких‑либо активных действий по реформированию экономики. Более того, оно решило, что победа сама упадет в руки, и пошло на уступки Западу сразу по трем основным направлениям «борьбы двух систем».

Во–первых, начало в условиях нефтяного кризиса продавать нефть на экспорт. Во–вторых, пошло на ограничение стратегических вооружений (договор ОСВ-1, 1972 год), поддерживать которые в то время было куда труднее для бюджета США, чем для СССР. В–третьих, СССР в 1975 году подписал Заключительный Акт совещания в Хельсинки, включавший в себя так называемую «третью корзину» — положения, признающие в качестве общепризнанных ценностей «права человека» в их западной формулировке [730].