Книга Хранитель солнца, или Ритуалы Апокалипсиса - Брайан Д'Амато

«Ну же, — мысленно приказывал я ей. — Я знаю, что ты здесь».

Через сорок биений неподвижные черты дрогнули, словно госпожа Кох прикусила язык. Должно быть, ее мучила боль, которую она хотела и не могла скрыть. Или я, как всегда, сочиняю небылицы?..

Восемьдесят биений.

Наше противостояние вовсе не должно походить на изнасилование. Давайте превратим его в момент любви. Договорились?

На сто двадцатом биении у меня в спине что-то щелкнуло, сел на место шейный позвонок. Нет сил больше смотреть. Но я упорно держался. Мы с ней напоминали двух борцов сумо, напирающих друг на друга в центре дохьо.[676]Тяжело, когда на тебя давит живой вес порядка полутонны. Джед, не сдавайся. Пожалуйста, Несуществующий Господь, ну пусть в этот раз мне повезет. Пожалуйста. Пожалуйста.

— Они небезразличны мне, потому что это мои дети, и я не хочу, чтобы они страдали на нулевом уровне. — Голос Кох звучал так, словно она находилась за милю от меня.

Она не отвела глаз.

— Нулевой уровень — единственный, других нет, — промямлил я.

— Это ничего не меняет, — сказала она.

— Нет, нет, нет, нет, очень даже меняет, они хотят… они хотят провести друг с другом как можно больше дней.

— Значит, они корыстны и трусливы.

— Нет, нет, нет, они — как семья, отправившаяся на праздник.

— И что же можно увидеть на этом празднике? — спросила она, подразумевая, что со временем острота удовольствия притупляется.

— Поэтому они хотят иметь новых детей, — убеждал я, — чтобы смотреть на мир свежим взглядом, чтобы… То, что мы с тобой говорим, — б’ач на ток. (То есть все наши слова смешны.)

— Да, — цокнула она.

— И если солнца будут светить и дальше, — сказал я, — если появится новое племя солнц… Кто знает, что произойдет потом? Мы с тобой можем разыгрывать игру четыреста по двадцать раз и ничего не увидеть. А в двадцатый по десять, в двадцатый по сто б’ак’тун вдруг случится то, ради чего стоить жить…

Я замолчал. Господи Иисусе, и за что мне это все? Миллиард лет общей эволюции плюс пять миллионов лет эволюции человека, а все свелось к нам двоим.

— В самой черной из гор есть кувшин, — произнесла Кох. — Вся йаф (вся боль, или дым боли, или, в данном случае, слезы) всех существ в мире стекает в него.

— Я, который ниже тебя, слышал об этом.

Она продолжила:

Лай кан х’тулнаак,

Лайл ш нук хомоаа

Ку тц’о, ку тц’а.

И когда большой кувшин

Наполнится до краев,

Он треснет, он расколется на части.

— Ш’тан бок ч’ана к’авал наб, — проговорил я. «Это все равно что разводить кукурузную кашу мочой дикой свиньи».

На ишианском — попросту «бред собачий». Хотя идиома звучит смешнее, особенно для того, кто целый день затаскивал двухсотфутовые известняковые блоки на девяностофутовую пирамиду в стоградусную жару.

— Как угодно будет тебе, который равен мне.

По непонятной причине (вряд ли из-за колдовского трюка Кох) я будто вырубился на секунду-другую. А когда очнулся, никак не мог вспомнить что-то очень важное… Мы больше не поедали друг друга глазами. Я смотрел в пол. Услышал, как зашелестела накидка Кох. Определенно, сейчас мы находились в другом временном и пространственном измерении.

— Старый Рулевой не заходит сюда, — произнесла Кох.

Я понял, что у нее нет порошка Старого Рулевого, важнейшего компонента снадобья.

— Ты, которая равна мне, сможешь ли играть без Рулевого?

Она сделала движение, означающее: это бессмысленно.

— Но иногда ты следуешь его подсказкам? — спросил я.

Она цокнула «да».

За спиной у меня раздались шаги. Вошла Пингвиниха и зажгла второй ароматический шарик. Что ж, хороший знак. Кох согласна? Карлица приблизилась к госпоже и поднялась на цыпочки. Та наклонила голову и прошептала ей на ухо слов шестьдесят, потом передала какой-то предмет. Пингвиниха засеменила прочь. Вот оно, подумал я. Она хочет взять немного дури и сыграть. Вдруг нам прямо сейчас удастся найти этого хмыря. Если мы узнаем имя, я запишу его и оставлю в шкатулке на магнетитовом кресте. Тогда и про порошок можно забыть. Ну держись, апокалипсник. Так-то вот. Нам все по плечу.

Кох взяла новый миртовый факел и сунула его в жаровню — он загорелся желтовато-зеленым пламенем. Она вставила его в держатель. Свет заплясал на ее темной щеке.

В какой миг Кох переменила решение, я не заметил. Неужели ее убедил я? Теперь, когда дело сдвинулось с мертвой точки, я не был в этом уверен. У меня возникло ощущение, что я тут ни при чем. Да, я предоставил ей кое-какую новую информацию, а госпожа Кох оказалась достаточно сильной, чтобы на этом основании передумать. Я чувствовал себя вымотанным. Она открыла одну из корзинок, вытащила оттуда тонкую, длинную сигару зеленого цвета, откусила кончик с четверть дюйма и прикурила от факела, потом затянулась, выпустила дым в пяти направлениях и сказала:

Теперь дыхание моего сердца белое,

Теперь дыхание моего сердца черное,

Теперь дыхание моего сердца золотое,

Теперь дыхание моего сердца красное,

Господин Старый Солильщик, мы, двое, которые ниже тебя,

Просим, дай нам твои быстрые глаза, твои острые глаза,

Всезнающий господин, всевидящий господин. Конец.

Она нагнулась и сильно выдохнула. Большой клуб дыма окутал корзинку. Кох подождала минутку, подняла крышку и вытащила плетенку меньшего размера. Прутья были редкими, и я увидел нечто белое, имеющее форму сердечка. Ага, это гнездо небольшой колонии тропических ос. Я не успел проследить взглядом за движением Кох — она сунула внутрь левую руку, длинными ногтями (большим и шестым пальцами) ухватила толстую золотисто-зеленую матку и положила ее в середину маленького блюдечка. Двухдюймовая оса с большим брюшком и торчащим яйцекладом вращала крупными глазами. Крылья ей кто-то оторвал. Сверху опустился указательный палец Кох и прижал насекомое к блюдцу в месте сочленения брюшка и грудки. Оса, хотя дым и ввел ее в состояние ступора, пыталась уползти, ее ножки скользили по ровной поверхности. Кох, действуя ногтями как ножницами, отсекла осиную голову — та упала на блюдце, ее челюсти продолжали двигаться. Затем госпожа ухватила жало и яйцеклад и вырвала их из брюшка жертвы. Вместе с ними отделились маленький мешочек с ядом, пара прозрачных, похожих на бусинки яичек, несколько желтых волосков и обрывки хитина. Кох подвинула их к краю блюдца. Потом она оторвала одну из шевелящихся ножек (правую переднюю, кажется), бросила ее на второе маленькое блюдце и подтолкнула его ко мне.

Кох подняла пятиногое, безголовое насекомое, продолжающее сопротивляться, сунула себе в рот, дважды смяла зубами и проглотила. Я медлил.