Книга Что будет дальше? - Джон Катценбах

Он по-прежнему ощущал влажную землю под щекой. Он чувствовал, как бьется его сердце, как боль все сильнее терзает его тело. Он даже чувствовал, как проклятая болезнь, словно воспользовавшись тем, что случилось, и тем, что ему было не до того, чтобы сопротивляться ей, перешла в решительное и уже необратимое наступление. Как это происходило, он и сам не понимал, но почему-то угасание собственного разума и стирание былых воспоминаний из памяти Адриан Томас ощущал отчетливо. Ему очень хотелось еще раз услышать голос жены, сына, брата… Он хотел вспомнить какое-нибудь стихотворение, которое облегчило бы ему переход в безумие, беспамятство и в иной мир. Увы, любимые стихи не приходили ему на память, а любимые голоса по-прежнему хранили молчание. Парализованный Адриан лежал на земле и беспомощно наблюдал за тем, как остатки его разума погружаются в темную пучину забвения. Но при всем этом смерть почему-то медлила и отказывалась принимать его в свои объятия.

Веки Адриана Томаса дрогнули, и каким-то неимоверным усилием ему удалось открыть глаза.

То, что он увидел, показалось ему гораздо больше похожим на безумную галлюцинацию, чем регулярно являвшиеся ему призраки мертвых родственников.

Линда лежала на земле, лицом вниз. То есть нет, не лицом, а тем, что осталось от ее головы после прямого попадания пистолетной пули с близкого расстояния. Осколки черепа и остатки мозга кровавым цветком расцвели на стебле ее тонкой шеи.

За обезображенным трупом женщины стоял Марк Вольф.

В руках он сжимал пистолет инспектора Коллинз.

Адриану очень хотелось засмеяться, но парализованное тело и мышцы лица отказывались подчиняться ему. «Жаль, — подумал он, — было бы неплохо умереть с улыбкой. Такая смерть была бы, наверное, более осмысленной, чем переход в иной мир в слезах и с лицом, перекошенным от боли».

Он вновь закрыл глаза и стал ждать.

Сексуальный маньяк стоял посреди двора, ставшего подмостками для самой кровавой сцены в этой драме, и раз за разом негромко повторял: «Господи… господи… да что же это такое, господи!» Само собой, эти слова не имели ничего общего с религиозными воззрениями Марка Вольфа, а были просто подсознательно выбранными формулами, выражавшими пережитое им потрясение. Он растерянно вновь поднял руку, сжимавшую пистолет инспектора Коллинз, поводил оружием из стороны в сторону и, поняв, что больше стрелять ему ни в кого не придется, с облегчением опустил оружие. Его наметанный глаз успел заметить ноутбук на подножке пикапа и камеру на капоте, добросовестно фиксировавшую на видео все происходящее перед нею.

Эхо выстрелов затихло вдали. Воцарилась полная тишина.

— Господи! — в очередной раз повторил Марк Вольф.

Он посмотрел на инспектора Коллинз и сокрушенно покачал головой. Затем он медленно подошел к лежавшему на земле Адриану Томасу. К изумлению Вольфа, профессор подавал признаки жизни. Рана, полученная им, была, несомненно, очень тяжелой, и Марк Вольф удивился тому, что Адриан, получив заряд картечи в спину, еще не умер. Впрочем, судя по состоянию раненого, жить ему оставалось недолго. Марк опустился перед стариком на колени и стал успокаивать и ободрять его:

— Ну, профессор, вы даете! Не ожидал я от вас ни такой прыти, ни такой живучести. Вы просто молодец. Так держать.

Где-то вдали послышались звуки полицейской сирены.

— А вот и подмога, — сообщил Вольф раненому профессору. — Вы, главное, не сдавайтесь. Надо держаться. Полиция и «скорая» вот-вот приедут.

Вольф хотел было добавить что-то вроде: «Вы теперь должны мне гораздо больше, чем жалкие двадцать штук», но почему-то сдержался и промолчал.

Вдруг в его голове родилась совершенно новая мысль: взглянув на случившееся с другой стороны и прикинув, как могут истолковать его поведение посторонние люди, Вольф пришел к весьма приятному для себя выводу: «Да ведь я, мать вашу, настоящий герой. Не каждый на такое способен. Я застрелил человека, который убил полицейского. Теперь эти ребята не будут меня дергать просто так, ради своего удовольствия. Наконец-то менты от меня отстанут. Я буду свободен».

Полицейские сирены звучали уже совсем рядом. Вольф отвел взгляд от раненого профессора, чтобы посмотреть, не видны ли патрульные машины на подъездной дороге, и вдруг обомлел от неожиданности: то, что он увидел, поразило его до глубины души.

Из-за покосившегося амбара вышла и направилась в его сторону совершенно голая девушка. Она даже не пыталась прикрыть свою наготу и лишь прижимала к груди потрепанного плюшевого медвежонка.

Вольф встал с колен и отошел на пару шагов в сторону от лежащего на земле профессора. Девушка наклонилась над стариком, а затем встала перед ним на колени. В этот момент на площадку перед фермерским домом с воем сирены влетела первая полицейская машина.

После секундного замешательства Марк Вольф решительно снял с себя куртку и набросил ее на плечи девушки. Во-первых, ему искренне хотелось прикрыть ее наготу, а во-вторых, он не мог побороть в себе искушения хотя бы на миг и вскользь не коснуться этой тонкой, бледной, словно фарфоровой, кожи. Его палец едва скользнул по плечу Дженнифер, и по всему телу Марка пробежал хорошо знакомый ему электрический разряд, доставлявший ему неимоверное удовольствие.

За его спиной с визгом шин тормозили патрульные автомобили, хлопали дверцы машин, полицейские выкрикивали какие-то команды, передергивали затворы оружия и занимали позиции для стрельбы. У Вольфа хватило здравого смысла на то, чтобы отбросить в сторону пистолет инспектора Коллинз и поднять руки. Любое другое поведение могло бы сейчас обойтись ему очень дорого. А любое лишнее движение могло стать непоправимой ошибкой.

Дженнифер же, казалось, не видела и не слышала ничего вокруг себя. Все ее внимание было сосредоточено на хриплом, прерывистом дыхании старого профессора. Она взяла его за руку, крепко сжала его ладонь. Девушка словно хотела передать раненому часть той жизненной энергии, которая еще сохранилась в ее душе и теле.

В какой-то мере ей это удалось. Физически Адриан почувствовал себя лучше. Боль куда-то ушла. Он посмотрел на Дженнифер как человек, который только что очнулся после долгого крепкого сна. На его губах заиграла улыбка, и он тихо, одними губами, прошептал:

— Привет. А ты кто?

Эпилог

День последнего стихотворения

Профессор Роджер Парсонс внимательно прочитал сданную ему курсовую работу. Затем он перечитал ее еще раз и в конце концов занес красную ручку над последней страницей. Еще мгновение, и курсовик украсился эффектной надписью: «Мисс Риггинс, работа великолепная». Затем профессор откинулся на спинку стула, посмотрел на висевшую напротив него убранную в рамку под стекло афишу фильма «Молчание ягнят» с дарственной надписью. «Что же еще написать этой студентке?» — подумал профессор. Свой курс «Введение в аномальную психологию» он читал первокурсникам психологического факультета уже более двадцати лет, и за все это время ему не доводилось читать более зрелой и добросовестной курсовой. Тема первой самостоятельной научной работы Дженнифер Риггинс звучала так: «Модели саморазрушающего поведения у подростков». Мисс Риггинс успешно проанализировала несколько типов антисоциального поведения, типичного для тинейджеров, и провела классификацию подобных явлений, распределив их по соответствующим психологическим матрицам, проявив при этом не только отличное знание материала, но и способность его анализировать и делать весьма глубокие выводы и далеко идущие обобщения. Получить такую толковую и грамотно оформленную работу от студентки-первокурсницы было вдвойне приятно и удивительно. Профессор Парсонс предположил, что эта девушка, обычно садившаяся на его лекциях на первую парту и неизменно задававшая после пары самые умные и глубокие вопросы, но всей видимости, перечитала все статьи, указанные им в списке обязательной и дополнительной литературы, а кроме того, явно перелопатила большое количество других научных работ, требовать знакомства с которыми от первокурсников считал преждевременным даже он, один из самых строгих и требовательных преподавателей университета.