Книга Инструментарий человечества - Кордвейнер Смит

Иссан включил поисковое устройство.

– Быть может, его уже отправили на ликвидацию, – добавила К’мелл.

Колокол и Банк на большой скорости просмотрели все ликвидирующие аппараты. Нервы лорда Жестокость напряглись до предела. Ни одному человеческому существу не под силу было запомнить тысячи паттернов, мелькавших на Колоколе слишком быстро для человеческого глаза, однако следивший его глазами за Колоколом мозг не был человеческим. Быть может, он даже был подключен к собственному компьютеру. Как это унизительно, когда лорда Инструментария используют в качестве человеческой подзорной трубы, подумал Жестокость.

Машина потускнела.

– Ты лгунья! – воскликнул лорд Иссан. – Нет никаких доказательств.

– Может, инопланетянин только попытался это сделать, – предположила госпожа Джоанна.

– Установите за ним слежку, – приказал лорд Уильям. – Если он хотел украсть древние монеты, значит, может украсть что угодно.

Госпожа Джоанна повернулась к К’мелл.

– Ты глупое создание. Ты впустую потратила наше время и отвлекла нас от серьезных межмировых дел.

– Это и есть межмировое дело, – всхлипнула К’мелл и позволила своей ладони соскользнуть с плеча лорда Жестокость, где та лежала все это время. Телесный контакт прервался, а вместе с ним и телепатическая связь.

– Это нам решать, – ответил лорд Иссан.

– Возможно, тебя накажут, – сказала госпожа Джоанна.

Лорд Жестокость промолчал, но в душе у него теплилось счастье. Если О’телекели действительно был настолько хорош, как казалось, у недолюдей будет список контрольно-пропускных пунктов и путей эвакуации, что поможет им скрыться от безболезненной смерти, к которой их приговорят капризные человеческие власти.

V

В ту ночь в коридорах слышалось пение.

Недолюди радовались без видимых на то причин.

Тем вечером К’мелл исполнила дикий кошачий танец для очередного путешественника, прибывшего из другого мира. Вернувшись домой, она встала на колени перед портретом своего отца К’макинтоша и поблагодарила О’телекели за то, что сделал Жестокость.

Однако известность эта история приобрела лишь несколько поколений спустя, когда лорд Жестокость прославился как защитник недолюдей, а власти, по-прежнему не подозревавшие о существовании О’телекели, согласились принять выбранных представителей недолюдей в качестве посредников для обсуждения лучших условий жизни. К’мелл к тому времени давно умерла.

Но сперва она прожила долгую, хорошую жизнь.

Когда возраст больше не позволял ей работать эскорт-девушкой, она стала шеф-поваром. Ее блюда были знамениты. Однажды ее навестил Жестокость. В конце трапезы он сказал:

– У недолюдей есть один глупый стишок. Никто из людей его не знает, кроме меня.

– Я не люблю стихи, – ответила она.

– Он называется «Она-сделала-это».

К’мелл покраснела до самого выреза своей просторной блузы. С возрастом она заметно поправилась. Управление рестораном этому способствовало.

– Ах, этот стишок, – сказала она. – Он глупый.

– В нем говорится, что ты полюбила гоминида.

– Нет, не полюбила, – возразила она. Ее зеленые глаза, прекрасные, как и прежде, заглянули глубоко в его собственные. Лорду Жестокость стало неуютно. Дело принимало личный оборот. Он предпочитал политические связи; от личных вопросов ему становилось не по себе.

Освещение в комнате изменилось, и кошачьи глаза К’мелл вспыхнули. Теперь она напоминала волшебную девушку с огненными волосами, которую когда-то знал Жестокость.

– Я не была влюблена. Это неправильное слово…

Это был ты, это был ты, это был ты, кричало ее сердце.

– Однако в стишке утверждается, что это был гоминид, – не сдавался Жестокость. – Разве речь не о том Сумеречном принце?

– Кто это такой? – тихо спросила К’мелл, а ее чувства кричали: Милый, неужели ты никогда, никогда не узнаешь?

– Человек-силач.

– Ах, этот. Я о нем забыла.

Жестокость встал из-за стола.

– Ты прожила хорошую жизнь, К’мелл. Ты была гражданином, членом комитета, лидером. Ты хотя бы знаешь, сколько у тебя детей?

– Семьдесят три, – резко ответила она. – Их рождается много, но это вовсе не означает, что мы их не знаем.

Он перестал шутить. Его лицо стало серьезным, голос – нежным.

– Я не хотел тебя обидеть, К’мелл.

Жестокость так и не узнал, что, когда он ушел, она вернулась на кухню и немного поплакала. Именно его она безответно любила с той поры, когда они были соратниками, много лет назад.

Даже после ее смерти – а она дожила до ста трех лет – он продолжал видеть ее в коридорах и шахтах Землепорта. Многие правнучки К’мелл унаследовали ее внешность, а некоторые работали эскорт-девушками, и чрезвычайно успешно.

Они не были полурабами. Они были гражданами (резервного разряда) и имели фотопропуска, удостоверявшие их собственность, их личность и их права. Жестокость был для них крестным отцом; он часто смущался, когда самые чувственные создания во вселенной игриво посылали ему воздушные поцелуи. Он всего лишь стремился к удовлетворению своих политических страстей, а не личных. Он всегда был влюблен, безумно влюблен…

В справедливость.

Наконец его время тоже пришло; он знал, что умирает, и не жалел об этом. Сотни лет назад у него была жена, и он ее любил; их дети стали частью человеческих поколений.

В самом конце он захотел кое-что узнать и воззвал к безымянному (ему самому или его преемнику) глубоко под миром. Он мысленно звал, пока не перешел на крик.

Я помог твоим людям.

«Да», – произнес тишайший из тишайших шепотов в его голове.

Я умираю. Я должен знать. Она любила меня?

«Она прожила жизнь без тебя, вот как сильно она тебя любила. Она отпустила тебя – ради тебя самого, а не ради себя. Она по-настоящему любила тебя. Сильнее смерти. Сильнее жизни. Сильнее времени. Вы всегда будете вместе».

Всегда вместе?

«Да, в человеческой памяти», – произнес голос и умолк.

Жестокость откинулся на подушку и стал ждать конца дня.

Планета Шайол

I

На лайнере и на переправе отношение к Мерсеру было совершенно разным. На лайнере смотрители отпускали шуточки, когда приносили ему пищу.

– Кричи громко и качественно, – посоветовал стюард с крысиным лицом, – и мы будем знать, что это ты, когда в день рождения Императора будут транслировать звуки возмездия.

Другой стюард, толстяк, провел кончиком влажного красного языка по пухлым лиловым губам и сказал: