Книга Любовь — всего лишь слово - Йоханнес Марио Зиммель

— Ты — Эвелин, не так ли? — спросил Лазарус.

— Да, сударь.

— Ты знаешь, кто мы такие?

— Догадываюсь. Наверно, из полиции?

— А почему ты так решила?

— Из-за дяди Мансфельда.

— А что с дядей Мансфельдом?

— Вы же сами знаете.

— Ты его любила?

Маленькая девочка тихо ответила:

— Да. Я очень, очень горюю из-за того, что он умер.

В этом доме она оказалась единственным человеком, у которого нашлись слова скорби по Оливеру Мансфельду.

14

В течение первой половины дня ассистент уголовной полиции Маркус допрашивал слугу Лео и садовника с женой. Показания всех трех сходились: седьмого января после обеда Манфред Лорд на какое-то время покинул свою виллу, а затем, не позже, чем за час до начала снегопада, вернулся назад — приблизительно полчаса спустя после возвращения его жены.

У садовника с женой, лакея Лео, Манфреда Лорда, Верены Лорд и ее дочери Маркус снял отпечатки пальцев. Несколько часов спустя он доложил своему шефу:

— Отпечатки пальцев в машине принадлежат госпоже Лорд и малышке, господин комиссар. Отпечатков господина Лорда я не обнаружил.

— А другие отпечатки?

— Различных людей. Вероятно, служащих фирмы «Коппер и Кє». По радио я распорядился проверить их всех. Но не ожидаю ничего сенсационного.

— А что предполагаешь лично ты, Маркус?

— Что парень повесился сам. Сейчас профессор Мокри обследует его еще раз. Полагаю, что Оливер Мансфельд был избит, затем пошел и сел в свою машину, чтобы куда-то ехать, а потом в состоянии аффекта вернулся назад и повесился.

— А что с газетой, которую мы нашли в башне?

— Это тоже, должно быть, связано с состоянием аффекта.

— То есть как это?

— Здесь недалеко есть дом отдыха, принадлежащий какой-то секте. Утром я послал туда Вальнера. Он переговорил с некой сестрой Клавдией. Она знает Оливера Мансфельда и рассказала, что тот часто бывал у них как один, так и с госпожой Лорд. Парень часто брал у них газеты, которые там раздавались. «Вестник царства справедливости». — Маркус засмеялся. — В выходных данных значится: «Издатель: Ангел Господний, Франкфурт-на-Майне».

— Не смейся!

— Я смеюсь только тому, что Ангел Господний избрал местом своего издательства именно Франкфурт-на-Майне. Связавшись по радио, мы установили, что какая-то газета — «Коппер и Кє», конечно, не могут сказать, какая именно — лежала в бардачке «ягуара», который так долго стоял у них. По всей видимости, когда парень залез в свою машину, он достал газету и взял ее с собой в башню.

— Зачем?

— Действия отчаявшихся людей не поддаются рациональному и логическому истолкованию. Возможно, это было…

Лазарус, до этого момента молча слушавший разговор, вспыхнул.

— Это было что?

— Своего рода опора, последнее утешение… Откуда мне знать, господа?

Главный комиссар Харденберг взял газету, найденную в башне и лежавшую теперь перед ним в бильярдной комнате гостиницы «Амбассадор». Он задумчиво разглядел ее. Она была грязной, мокрой и старой. На первой странице была помещена статья под заголовком: «Вера, любовь, надежда — Троица. Но самое великое из них — Любовь».

— Пожалуй, что вы правы, — сказал Харденберг.

— Жандармерия сообщила, что с завтрашнего утра снова начинается регулярное движение поездов. Можно положить труп в гроб?

— Да, — сказал Харденберг, вдруг ощущая, как на него наваливается чудовищная усталость, — положите его в гроб, но не пломбируйте. Из-за таможни.

В бильярдную вошел ассистент уголовной полиции Вальнер.

— Господин главный комиссар, вас вызывает Франкфурт.

— Что еще такое?

— Вас просит какая-то девушка.

— Что еще за девушка?

— Ее зовут Геральдина Ребер или что-то в этом роде.

Харденберг и Лазарус переглянулись.

— Откуда она звонит?

— Из управления от комиссара Вильмса.

— Где у вас рация?

— На чердаке, господин главный комиссар.

Они поднялись на просторный чердак гостиницы. Здесь стояла выкрашенная оливково-зеленой краской коротковолновая рация. Харденберг взял трубку и назвал себя.

— Говорит Вильмс, — сказал металлически звучащий голос. — Как дела?

— Самоубийство. За всем этим кроется колоссальное подонство, но нам его никогда не доказать.

— Да, такое у нас бывает нередко.

— Думаю, что завтра мы вернемся вместе с трупом.

Лазарус остался стоять около дверей. Он глотал таблетки и кашлял.

— Чего нужно этой Геральдине Ребер? — спросил главный комиссар.

— Она говорит, что хочет дать показание.

— Ну, так пусть и дает.

— Она хочет переговорить лично с вами.

— Ладно, давайте ее.

— Одну секунду. — Было слышно, как Вильмс говорит: — Возьмите трубку. Когда будете говорить, нажмите эту кнопку. Когда станете слушать, кнопку отпустите.

— Понятно, — сказал далекий девичий голос. Потом он стал громче: — Господин главный комиссар Харденберг?

— Да.

— Я прочла, что Оливер Мансфельд мертв.

В трубке трещало и шуршало, и сквозь чердачное окно Харденберг видел, что снег по-прежнему все валит и валит.

— Я приехала во Франкфурт, чтобы дать показания.

— Что за показания? По делу Мансфельда?

— Нет.

— Какие же тогда?

— По поводу доктора Хаберле.

— Доктор Хаберле?

— Вы его не знаете. Он был учителем в интернате. Его уволили, потому что я заявила, будто он меня изнасиловал. Он остался без работы. Дела у него — хуже не придумаешь. Его жена и дети пока еще живут во Фридхайме. Они собираются продать дом. Но пока еще есть время.

— Время для чего? — спросил комиссар, подумав при этом о том, что очень быстро потемнело.

— Чтобы все исправить.

— Не понимаю.

— Я солгала. Доктор Хаберле не пытался меня изнасиловать. Я… я…

— Что — вы? Говорите яснее.

— Я перед ним наполовину разделась. Я его целовала. Я возбудила его… Мы были одни. Он оставил меня после уроков. Я очень плохо училась и не хотела провалиться. Я подумала, если я…

— Все ясно.

— Да? Вы все поняли?

— Полагаю, да. Запротоколируйте ваше показание.