Книга Записки князя Дмитрия Александровича Оболенского. 1855 – 1879 - Дмитрий Оболенский

1. Будучи близко знаком с разными слоями петербургского общества, я сейчас узнал, какой господствующий дух в группе 12-ти лиц, составлявших собрание присяжных, и увидел ясно, что со стороны обвинительной власти и председателя суда ничего нельзя было придумать верного для достижения цели оправдания, как то, что было сделано, допущено и сказано на суде как прокурором, так и председателем. Оставляя даже в стороне всю силу влияния на нервы присяжных пятичасового слушания самых возмутительных вещей и присутствие подсудимой, державшей себя все время весьма прилично, нельзя сомневаться в том, что многие из присяжных могли вынести из всего ими слышанного и виденного полное убеждение, что сама обвиняющая власть желает оправдания. Нигде, а тем более у нас, где суд присяжных есть еще дело новое, нигде слова председателя не принимаются иначе, как за руководство. Такого идеального беспристрастия, какое показал председатель г. Кони[362] в своей заключительной речи, конечно, никто не ожидал, в особенности после отказа прокурора возражать защитнику, говорившему с большим талантом и увлечением. Идеальное беспристрастие председателя, противопоставление резкому, страстному слову защитника, показалось всем как бы умышленным желанием направить присяжных к оправданию. Можно ли было думать, что в таком важном политическом деле суд, в лице своего председателя, решился бы без цели действовать по всем тонким правилам отвлеченной юридической науки и, оставя совершенно без внимания действительность и грозящую опасность, заботился бы только о теоретически верном соблюдении форм судопроизводства? А между тем я вовсе не предполагаю ни в прокуроре, ни в председателе какого-либо злого умысла и действительного желания вызвать оправдательный вердикт присяжных. Отчего же произошел этот скандал? Оттого, что делу Засулич, очевидно, по существу своему имеющему характер дела политического, дано было направление простого преступления — покушения на убийство, и председателем суда назначен был человек, хотя весьма способный, но неопытный в председательском звании. Он был прекрасным прокурором, и в этом звании мог бы быть весьма полезным, ибо обладает несомненным талантом обвинения.

Граф Пален — министр юстиции — вместо того, чтобы сохранить подобного человека в прокурорстве, сделал его сперва вице-директором Департамента юстиции, где способности и талант его напрасно истощались в канцелярской работе, а потом сделал его председателем окружного суда, не понимая того, что совершенно иные свойства требуются от председателя суда. Г. Кони не имеет ни фигуры, ни положения, ни характера, ни сознательного спокойствия, нужных для руководства судом. Лопухин, бывший перед тем председателем, гораздо менее способный, чем Кони, был несоразмерно лучшим председателем. Его же граф Пален сделал прокурором — и тоже наперекор его способностям. Я не сомневаюсь, что ежели бы Кони был прокурором, а Лопухин был бы председателем, то дело Засулич получило бы иной исход. Сам Лопухин не обвинял, а поручил одному из товарищей своих, весьма малоспособному, после того как два способных товарища отказались от обвинения, потому что нашли, что потерпевшая сторона не внушает симпатии. Этот один факт доказывает, до какой распущенности дошла судебная власть, в особенности в Петербурге, где все назначения делаются непосредственно министром. Граф Пален добрый и честный человек, но вовсе не способен быть в настоящее время министром юстиции. Неудачными назначениями и частными распоряжениями он не только не устранил народного антагонизма между судебного и административными властями, который возник, к сожалению, при самом начале введения судебной реформы, а напротив, усилил этот антагонизм, и суд принял у нас весьма прискорбное направление, поставив себя в какое-то особое положение вне круга общих государственных интересов и ставя себе как бы в заслугу не сообразоваться с действительным ходом и явлениями жизни. Это отрицательное отношение к действительности, с одной стороны, и безыскусственное пристрастие к форме, преобладающей в решениях Кассационного департамента Сената, с другой стороны, дали суду нашему какое-то болезненное и безжизненное направление, которое очень трудно будет исправить. Об этом я имею в виду на досуге составить особую записку.

Другая причина, по которой я, по выходе из суда, был убежден, что дело Засулич будет решено оправдательным вердиктом присяжных, заключается в том, что я не сомневался в восприимчивом и легко увлекаемом характере нашей публики, а следовательно, и присяжных. Требовать от русской публики, чтобы она, после десятичасового напряжения и возбужденного состояния нервов, могло бы тут же, без перерыва, без отдыха для физического и нравственного успокоения, сама сказать себе, что теперь наступает минута спокойного и хладнокровного обсуждения факта преступления, совершенно независимо от причин, вызвавших его, что настала минута, где нужно перестать чувствовать, а только спокойно и хладнокровно обсуждать практическую сторону дела, требовать такой внезапной метаморфозы от русских людей — значит не знать русской натуры. Ежели бы такой трезвый и спокойный темперамент преобладал бы в русском обществе, то мы, конечно, не перешли бы Балканы. Нельзя требовать от людей, чтобы они только в известных случаях увлекались и в нравственных порывах находили силы творить чудеса безумной отваги, храбрости, великодушия, самоотвержения, доброты и снисхождения, а в других случаях внезапно заглушали бы в себе все эти чувства. Дело в том, что всякое учреждение, а тем более суд, при сохранении тех же принципов и тех же форм, должен в каждом народе искать свои особенности, сообразно особенностям и характеру народа. Эти особенности не всегда могут быть выражены в законе. Они осуществляются на практике людьми, руководящими реформами. К сожалению, у нас руководителями при введении реформы суда были люди, во всех отношениях неискусные. Они не только устранили на практике, но даже усилили недостатки законодательства. Так что можно сказать, что нашу судебную реформу мамки с детства зашибли. С грустью пишу все это, ибо в лучшие годы моей жизни судебная реформа была мною чаема, и я много содействовал к возбуждению вопроса об этой реформе. Конечно, я никогда не мечтал идти так далеко и так радикально, как пошли наши реформаторы, захвативши в свои руки дело и сами не зная, что делают. Но как бы то ни было, и с такими капитальными недостатками, какими отличались наши судебные уставы, я надеялся, что жизнь и практика исправят эти недостатки, но вышло наоборот. И мне кажется, что недалеко то время, когда потребуется приступить опять к новой существенной реформе многих частей нашего судопроизводства и судоустройства. Я, конечно, и не мечтаю быть когда-либо призван к этому делу, но на досуге я постараюсь изложить свои по этому мысли. Может быть, кому-нибудь со временем пригодятся. Теперь, без сомнения, вследствие оправдания Засулич начнутся всякого рода попытки для изменения каких-либо частностей, но все это вздор, и граф Пален решительно неспособен предложить и сделать что-либо дельное[363].