Книга Записки беспогонника - Сергей Голицын

Так Маруся осталась в моем взводе. Я следил за ее поведением и ни разу не поймал ее. При встрече со мной она молча опускала свои невинные черные очи и легкими шагами проскальзывала мимо меня.

Настал день отправки наших бойцов старших возрастов. Много среди них было у меня друзей, с которыми я прошел рука об руку еще с Горьковского рубежа. Разлучаться мне с ними было очень тяжело, тем более что сам-то я оставался в роте. Пришла бумага за подписями Пылаева и Михальского с приказом прибыть всему взводу на торжественные проводы, оставив на Flory, 7 лишь охрану.

Я отправил взвод под командой Литвиненко. Остался сам вместе с молодоженами Сашей Кузнецовым и Ольгой Бугаевой.

Оставив Сашу у ворот с винтовкой и Ольгой сторожить и целоваться, я пошел к себе. Наверное, это был мой самый грустный день за все время солдатчины. Жену в Москву не пускают, мать и сестры в Москве голодают, будущий мой роман меня не удовлетворяет, и я сжег целую главу. Вдобавок на сердце у меня кошки скребут из-за наших ночных грабежей. И по душам не с кем теперь было поговорить. Капитан Финогенов был далеко. Еще мог бы я кое в чем излить свою горечь столь же одинокому и тоскующему по своей жене Пугачеву. Но мы с ним почти не виделись. Со строительством памятника в Праге у него многое не ладилось, он изнервничался до последней степени.

Залпом выпив два стакана бимберу и кое-как закусив, я завалился спать.

Взвод пришел ночью, когда я спал. Утром Литвиненко рассказывал, что выдавали спирту, девушки рассказывали, как они лихо плясали с Пылаевым и с самим Сопронюком. Я всех послал на работу.

А впрочем, нашелся у меня на безрыбье, правда, не друг, а приятель. Как-то на строительной площадке подошел ко мне польский офицер в чине, соответствующем нашему старшему лейтенанту. На чисто русском языке он сказал, что давно уже следит за мной, как я вожу взвод на работу, как энергично распоряжаюсь, и хочет со мной познакомиться. Его фамилия Новиков, он русский, инженер, какому-то начальству вздумалось превратить его в инженера того польского батальона, который строит тут же на Уездовской Аллее здание Советского посольства. И еще он сказал, что в Москве его ждет невеста, о которой он очень тоскует, а сейчас среди поляков чувствует себя одиноким. Тогда много наших офицеров служило в польских частях.

Я его позвал к себе в гости. За чарочкой он продолжал жаловаться на судьбу, щелкал по эмблеме — орлу на фуражке, с презрением называл его курицей. С тех пор он время от времени ко мне приходил по вечерам. А года через полтора я гулял на его свадьбе.

Возможно, мой читатель XXI века начнет меня подозревать: наверное, автор кое-что скрывает. Вон сколько в его подчинении было девушек, неужели ни к одной не склонилось его сердце?

Ледуховский, видимо, страдал половым бессилием, Пугачев был явный женоненавистник. А я очень много думал и беспокоился о своей семье, много думал о своей, так, даже 30 лет спустя, и неосуществленной эпопее о войне и слишком уставал на чересчур напряженной, хотя постоянной и бесполезной работе. Ну, по-видимому, можно добавить и то, что я придерживался определенных принципов, которые побеждали мои плотские желания.

А теперь придется признаться: появилась девушка, которая мне очень нравилась. Вот эта самая, упомянутая на предыдущей странице, Ольга Бугаева — поэтичная, черноглазая, веселая, толковая. Она попала в немецкое рабство с десятилетним образованием. А в Варшаве я сделал ее своей секретаршей. Ведь у меня велось делопроизводство по всем правилам: надо было переписывать и подшивать разные бумажки, хранить копии накладных на полученные продукты, составлять сводки. Ольга быстро сообразила, как подгонять выполнение норм к упомянутой мной выше «единичке», как составлять наряды и т. д.

Словом, постоянно мы с ней оставались вдвоем, но занимались не только канцелярщиной. Она рассказывала, что у нее есть мать в Витебске, с которой деятельно переписывалась, а отца никогда у нее не было, и потому, при закрытых дверях, она называла меня «папкой». А я, втихомолку любуясь ею, потому что была она прехорошенькая, смотрел сквозь пальцы на ее трогательный роман с веселым и бойким пареньком из бывших военнопленных Сашей Кузнецовым. Устроил я им свадьбу, которая совпала с днем рождения Ольги. Просто поздно вечером за хорошим ужином мы втроем распили пол-литра бимберу, а потом я ей передал подарок, который не велел при мне разворачивать. Может быть, теперешнему читателю подарок этот покажется отвратительным, но в те времена молодоженам он был просто необходимым. Я ей подарил 6 штук презервативов, которые купил в польской аптеке.

Вообще, я тщательно следил за нравственностью во взводе. Но делал и исключения. В соседней комнате спали Литвиненко, Самородов и Монаков со своими ППЖ. Каждый вечер после отбоя я обходил с фонариком спальни девушек и ясно видел на Ольгином ложе фигуру, закутанную с головой в одеяло, но делал вид, что не замечаю.

Когда позднее всем девушкам предложили — хотите оставайтесь в роте, хотите уезжайте на родину, Ольга уехала к матери в Витебск, а Саша остался. Она обещала мне писать, ну, естественно, и Саше должна была писать.

И как отрезало! Ни он, ни я не получили от нее ни одного письма. Он очень страдал и беспокоился, я шептался с ним несколько раз, утешал его. Потом Сашу, как квалифицированного слесаря, перевели в автобазу УВПСа, и я потерял его из виду.

Года два спустя, когда я уже работал в блаженной памяти Текстильпроекте, один мой сослуживец уезжал в Витебск. Я просил его через адресное бюро разыскать там Ольгу. Он справлялся, ему ответили, что таковая не проживает. Что могло с ней случиться? Неужели…

Старшие возрасты были демобилизованы, поползли слухи, что будут демобилизовать следующие сколько-то возрастов. Я писал рапорты на имя майоров Сопронюка и Елисеева, говорил с Пылаевым, написал письмо капитану Финогенову, просил его за меня похлопотать. Но все мне отвечали, что демобилизовать будут солдат, сержантов и старшин, а офицеров не будут.

— Да какой же я офицер! — восклицал я. — Я же беспогонник!

Мне отвечали, что я ИТР и приравнен к офицерскому званию, получаю офицерский паек и денежное довольствие и потому должен покориться судьбе.

Людей у меня во взводе осталось совсем мало, в основном девушки. Немецкий бункер мы разобрали, теперь предстояло засыпать котлован от бункера. Для этой цели в ближайшем переулке Шопена на развалинах домов девушки мельчили щебень, который на единственной подводе доставлялся на площадку будущего памятника. Таскали песок и на носилках (по сводкам) свыше чем за 100 метров. Работа не требовала никакой квалификации, только следи, чтобы люди зря не болтались. Котлован был огромный, и конца работе не предвиделось.

Изредка я давал подводу хозяину ближайшей забегаловки, которая называлась «Kawiarenka Skromna». От него получал я кое-какие продукты для взвода и имел там неограниченный кредит, то есть мог прийти с кем-либо выпить и закусить, и все это записывалось на мой счет, но пользовался я этим правом редко, считая, что как командир взвода должен показывать пример, и пил обычно лишь после отбоя, когда мне подавался отдельный ужин.