Книга Малюта Скуратов. Вельможный кат - Юрий Щеглов

Непонятным образом Басманов, выскочив наружу, поверил встреченным боярам, что шум вызван невесть откуда взявшимся пожаром. И Самозванец успокоился. Но как мог успокоиться Басманов? Ни дед, ни отец никогда бы не дали подобной оплошки. Каждый истинный русский знает, что пожар редко ниоткуда берется. Пожар обычно от свечки, а свечку подносит вражья рука. О чем беседовали друзья в эти последние минуты сердечной близости?

XIII

Рокот, однако, не утихал. Лицом к лицу с нападавшими Басманов вновь столкнулся в дворцовых сенях.

— Стой! Куда стремитесь вы? Прочь! Назад!

Он не оробел, но и толпа не робела:

— Выдай самозванца!

— Веди нас к самозванцу!

— Выдай нам своего бродягу!

Он был хорошо известен народу, на него сейчас кричали, но никто пока не покушался на жизнь. Басманов кинулся назад, велев телохранителям запереть двери, в чем они не достигли успеха. Увидев Димитрия — в такие мгновения люди утрачивают титулы и прочие определения, — Басманов выкрикнул:

— Ахти мне! Ты сам виноват, государь! Все не верил, вся Москва собралась на тебя! Все кончилось! Хотят головы твоей! Спасайся!

— Я им не Годунов! — воскликнул названный Димитрий, возможно, бывший чернец Григорий Отрепьев, а возможно, еще кто-то. — Я им не Годунов! Я царь или не царь?

Он повторил любимые слова Иоанна. Какой-то человек из толпы, отбросив стражников, кинулся к Димитрию. Басманов схватил царский палаш и разрубил голову опьяненному стихийным порывом смельчаку.

Взяв у смущенного телохранителя меч, Димитрий еще некоторое время отмахивался от наседавших.

— Я вам не Годунов, псы!

— Ах, ты еще и ругаться?!

— Смерть самозванцу!

— Смерть!

Меч выбили у него из рук. Другой телохранитель, имя которого дошло до нас, протянул бердыш.

— Благодарю, Шварцгоф!

Шварцгоф остался безоружным. В исторических мистериях мирового масштаба ложь и коварство соседствуют с храбростью и благородством.

Димитрий подался назад, иначе волна смела бы его, а Басманов, наоборот, встал перед толпой, в которой мелькали знакомые озлобленные лица. И это оказалось роковым для него обстоятельством. Тем не менее он обратился к народу от имени властелина:

— Вы знаете милость государя. Он вас простит и одарит вновь, как совершал не раз! Одумайтесь, пришлите своих гонцов, поручите боярам, которые предводительствуют вами, сказать о своих желаниях и обидах. Кровавый бунт ужасен, неправеден и несправедлив. Вы утопите Россию в грязи! Вероломство и безначалие погубит всех нас и державу. Одумайтесь и покиньте дворец. Государь вас простит, и даже подстрекатели могут рассчитывать на милость…

Толпа будто бы заколебалась Но заговорщики туго знали свое дело. Михайла Татищев подбежал к Басманову и, лихо размахнувшись, ударил его в грудь длинным бойцовским ножом. Опытный воин даже не сумел защититься. Он не ожидал, что спасенный от опалы и ссылки человек способен поднять на избавителя руку.

Да, в исторических мистериях мирового масштаба ложь и коварство соседствуют с храбростью и благородством. Басманов не успел пожалеть об измене Годуновым. Он ведь не любил их. Он никогда не мог забыть, что царица Мария — дочь Малюты, сгубившего его отца и деда. Он никогда не мог забыть страшной обиды, нанесенной им Иоанном. Только царевна Ксения вызывала в нем несходное отношение. Да, в ней текла Малютина кровь, но она никогда бы не угрожала жертве выжечь глаза, как ее мать. Сложные чувства руководили Басмановым при сближении с Димитрием. Ему было неприятно, когда новый царь сделал Ксению своей наложницей. В других обстоятельствах он почел бы за счастье и честь назвать внучку Малюты супругой. Но это уже иной рассказ и об ином.

XIV

Мертвое тело Татищев с мятежниками вытащили на Красное крыльцо и сбросили вниз.

— Злодей! — в бешенстве вскричал неблагодарный Татищев. — Иди в ад вместе со своим царем! Дед и отец проторили тебе туда дорогу!

Затем толпа расправилась и с Димитрием. Изувеченное тело нового царя кинули с того же крыльца поверх на труп Басманова, с воплем, впрочем не относящимся прямо к событию:

— Будьте неразлучны и в аде!

— Вы здесь любили друг друга!

Последние слова, неизвестно кем сказанные, но, безусловно, отражающие мнение народное, раскрывают всю глубину не раскрытой до сего дня общности, связывавшей двух, безусловно, незаурядных людей. Тело знаменитого полководца отдали родным после того, как оно полежало у ног названного Димитрия обнаженным с зияющей — татищевской — раной в груди. Лицо самозванца прикрывала маска, изо рта торчала дудка, подле валялась волынка.

Басманова погребли у церкви Николы Мокрого. Его редко поминают в учебниках по истории. Вот пример, когда таланты замечательного человека в полном смысле слова оказались зарытыми в землю.

Краковяк

I

Пора заканчивать! И на ум приходят пушкинские строки, суровые и строгие, выражающие его мнение по поводу отношений, установившихся между обессиленным и исчерпавшим себя автором и читателем, жаждущим познания. Удивительно, но Пушкин оказался на стороне читателя. А распространено, и довольно широко, противоположное суждение — Пушкин не очень-то благоволил к внимающей ему публике: «Поэт! Не дорожи любовию народной… Ты царь: живи один… Ты сам свой высший суд…»

Между тем часто всплывавшие в моем сознании слова открывают совершенно иного Пушкина, чутко прислушивающегося к холодной толпе и ищущей в ней лицо своего читателя, быть может, единственного и неповторимого. «Странно, — восклицал Александр Сергеевич, — даже неучтиво, роман не конча, прерывать». Какое слово поставлено: неучтиво! Неучтивость претила Пушкину, как и вольное, небрежное обращение с важнейшими составляющими литературного произведения.

Казалось бы, какое это имеет значение в данном случае? Мой роман приблизился к закономерному финалу. Но каждый из пишущих, поставивших в центре повествования антигероя — никто более Малюты не способен претендовать на подобную характеристику! — знает это неприятное и мучительное чувство утомления от понятной необходимости каждый день соприкасаться с застеночным и эшафотным миром — тут есть противоречие в самой таинственной семантике слов! — однако это действительно застеночный и эшафотный мир, мир заплечных мастеров, дыбы и пыток.

Нехорошо и порочно детально, со вкусом, описывать терзания людей. Сами сцены насилия порождают недостойные мысли о слабости человеческой натуры, способной прибегать к подобным методам воздействия, и отрицательным образом влияют на глубокое религиозное чувство, с которым появляемся мы на свет Божий. Почему все устроено так, а не иначе? И доколе палачи будут испытывать терпение Всевышнего?! Не использовать ли какую-нибудь хитрость, что вполне во власти автора романа, и не прервать бы его пораньше, применив ловкий литературный прием?! Эти мысли часто посещали меня и — я уверен — многих. Сдержанность и тактичность в воссоздании человеческих мук — вот главное для автора, который обратил взгляд на Малюту или антигероя, подобного ему.