Книга Между ангелом и ведьмой. Генрих VIII и шесть его жен - Маргарет Джордж

— О Владыка Небесный, — нараспев произнес я, — благослови единство сего собрания любящих сердец и душ. Да порадуют Тебя наши речи, деяния и сокровенные желания. Наполни нас Святым Духом, дабы мы всегда говорили правду и действовали в согласии с Твоей волей.

Мы все перекрестились. Я окинул взглядом собравшихся. Моя молитва не только не добавила непринужденности, но, казалось, привела всех в еще большее напряжение.

— Ваше величество, — сказала леди Алиса, — нынче ведь пятница Великого поста, посему я приготовила самое праздничное из дозволенных в такой день блюдо.

Она позвонила в колокольчик, и появилась служанка.

— Крупяная похлебка, — возвестила она и аккуратно поставила в центре небольшого стола огромную супницу.

— С луком-пореем, — добавила Маргарет Мор-Ропер, — он является национальной эмблемой Уэльса, а ведь у вас, ваше величество, по-моему, валлийские корни?

— А вы говорите по-валлийски? — вдруг поинтересовался ее муж, подав голос впервые за вечер.

— Да… немного. Отец учил меня.

Странно, я совсем забыл об этом. Ведь в детстве отец говорил со мной именно на валлийском языке. Я вообще едва помнил наши с ним разговоры.

— Луковая похлебка по-валлийски — «cawl cennin», — сказал я. — На второй день она становится еще вкуснее, и тогда ее называют «cawl ail dwim».

Кельтские слова совершили то, чего не смогла сделать моя формальная молитва: принесли нам благословенное единство. Чудо.

— А вам когда-нибудь хотелось посетить Уэльс? — спросил Томас.

— Да. Там живут странные люди, однако у меня с ними немало общего. Порой мне кажется, что все лучшее во мне — именно от валлийской родни: способность к музыке, любовь к поэзии.

«И все худшее тоже, — добавил я про себя. — Приступы отчаяния, меланхолия и постоянная тоска по родине, где бы я ни находился».

— Вам хотелось бы приобщить их к Англии? — спросила леди Алиса с ее обычной грубоватой прямотой.

— Уэльс давно вошел в состав Англии, — сказал я. — Этого уже никто не изменит. Гораздо удобнее, когда все части объединяются под единым руководством.

Крупяная похлебка была вкусной и сытной. Я наслаждался каждым глотком, но больше всего меня радовала дружеская застольная беседа.

— А теперь настало время для моего любимого великопостного блюда, — заявил Томас. — Надеюсь, за такое пристрастие на меня не наложат епитимью.

Он с радостным видом позвонил в колокольчик.

Я понял, что он действительно с нетерпением ждет нового угощения.

— Пирог с угрем и репчатым луком.

Нашим глазам предстала внушительная глубокая сковорода с изысканно украшенной выпечкой.

Вооружившись ножом, Мор снял блестящую золотистую корочку. Над столом разнесся чудесный аромат, и я увидел мясистые куски угря в масляно-молочном соусе с изюмом. На гарнир подали большое блюдо тушеного чеснока.

Трапеза казалась гораздо изысканнее любого королевского пиршества. Но причины этого я не понимаю до сих пор. Разумеется, у Мора имелось своеобразное объяснение: его гостем также был Христос… подобно тому, как древние израильтяне всегда оставляли на пасхальных пирах местечко для Илии.

Ужин закончился — без десерта, по случаю Великого поста, — и мы вернулись в зимнюю гостиную для вечернего богослужения.

Оно было, строго говоря, монашеским ритуалом. Даже Екатерина пренебрегала вечерней службой, несмотря на ее преданность аскетичному францисканству. Но сам Мор, как оказалось, в молодости жил послушником в картезианском монастыре, хотя и уклонился от пострига, сказав: «Лучше быть праведным мужем, чем распутным священником». Как многие люди, служившие двум господам, он никогда не забывал, кто из них главный.

Огонь в камине угасал. Мор велел принести свечи и снова попросил меня прочитать службу, но я отказался. Мне хотелось увидеть хозяина дома в привычной роли, чтобы узнать и понять его по-настоящему.

Служба началась с осуждения.

— Братья, трезвитесь и бодрствуйте, — произнес он.

За сим последовало молчаливое размышление. И далее исповедь:

— Признаюсь я Господу Всемогущему, благословенной Деве Марии, благословенному Михаилу-архангелу, благословенному Иоанну Крестителю, святым апостолам Петру и Павлу и всем святым в том, что тяжко согрешил я в мыслях, словах и делах, ибо грешен, всем грешен, грешен словом, делом и помышлением. И посему молю я Деву Марию, благословенного Михаила-архангела, благословенного Иоанна Крестителя, святых апостолов Петра и Павла и всех святых помолиться за меня Господу Богу нашему.

Далее последовала песнь восхождения, 132-й псалом:

— «Esse nunc benedicite Dominum…[87]Как хорошо и как приятно жить братьям вместе! Это как драгоценный елей на голове, стекающий на бороду, бороду Ааронову, стекающий на края одежды его, — как роса Ермонская, сходящая на горы Сионские. Ибо там заповедал Господь благословение и жизнь на веки».

Когда Мор произнес заключительные слова, огонь угас. Я почувствовал себя в объятиях Господа, в божественном единстве с этой семьей, с молитвенным настроением, со священными словами.

— А теперь пора спать, — сказала леди Алиса, разрушая чары.

— Всем, кроме лунных наблюдателей, — с улыбкой проговорила Маргарет.

— Когда-то и Маргарет увлекалась астрономией, — пояснил Мор. — Но поскольку я неизменно твердил о различиях между луной и солнцем…

— Увы, я так и не преуспела в этой науке, — согласилась Маргарет. — Она приводила меня в недоумение. — Женщина окинула нас взглядом и добавила: — Мне тоже пора спать. Отец прав.

Леди Алиса тоже удалилась. И мы с Томасом Мором остались одни. Сбылись мои желания и надежды.

— Покажите же мне ваш таинственный прибор, — попросил он. — Мне не терпится увидеть, что вы привезли.

Я бережно открыл деревянный, отделанный бархатом сундучок. Внутри находились набор стекол и специальная планка с отверстиями, в которые они вставлялись.

— Если эти линзы соединить парами особым образом, то они обретают удивительную способность приближать предметы. Мой мастер по изготовлению очков показал мне один трюк. Развлекаясь с линзами, я видел предметы, расположенные в конце комнаты так, словно они находились на расстоянии вытянутой руки. Должен признаться, что еще не испытывал сей инструмент на звездах. Но нынче ночью…

— Да! Да! — восторженно вскричал охваченный воодушевлением Мор и, вытащив одно из стекол, внимательно рассмотрел его.

— Я велел оптику отшлифовать их, — сказал я. — Теперь мне приходится, увы, читать в очках.

Мне уже доводилось пользоваться так называемыми очками сорокалетних. Подобные изготавливают также для пятидесятилетних, шестидесятилетних и еще более старых долгожителей.