Книга Секреты Российской дипломатии. От Громыко до Лаврова - Леонид Млечин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Никакого разговора по телефону быть не может. Если у советской стороны есть что сказать китайскому руководству, то это следует сделать по дипломатическим каналам.
Это был невежливый отказ, о чем Елизаветин доложил Косыгину по телефону в сдержанных выражениях, исходя из того, что переговоры по ВЧ-связи китайцы, естественно, прослушивают.
Первая удобная возможность поговорить с китайцами возникла во время похорон вьетнамского лидера Хо Ши Мина. В Ханой прилетели и Косыгин, и Чжоу Эньлай. Советские дипломаты предложили китайцам организовать встречу, вспоминал посол Валерий Васильевич Цыбуков, сотрудник секретариата Громыко.
Китайцы долго не отвечали. Косыгин полетел домой. Когда он уже сделал промежуточную посадку в Ташкенте, Пекин сообщил, что Чжоу готов встретиться. В политбюро считали, что Косыгину не к лицу поворачивать назад. Но хитроумный Громыко предложил выход. Косыгин из Ташкента все-таки полетел в Пекин, но в официальном сообщении было сказано, что он сделал остановку в китайской столице по пути домой. Беседа в пекинском аэропорту позволила понизить уровень напряженности между двумя странами.
В мире решили, что надо иметь дело именно с Косыгиным — он в Москве старший. К нему на прием просились послы, ему адресовали свои послания руководители других государств, его воспринимали как наследника Хрущева на посту главы правительства.
Отношения между Громыко и Косыгиным не сложились. Когда Косыгин в Ташкенте мирил лидеров Индии и Пакистана, там был, разумеется, и Громыко, рассказывает Виктор Суходрев. Надо было ехать на переговоры, вдруг Громыко вспомнил, что оставил в комнате папку — наверное, в первый и последний раз в жизни. Министр просил Косыгина минуту подождать и побежал за папкой. Но Косыгин преспокойно сел в машину и уехал. Появляется Громыко, а его никто не ждет, и он не знает, что делать… В результате ему пришлось ехать на «Волге» вместе с переводчиками. Косыгин посмотрел на Громыко с нескрываемым ехидством и сказал:
— Ну что? Папку забыл? Все секреты небось разгласил…
Громыко не смел отвечать тем же, пока не стал членом политбюро, но сделал все, чтобы отодвинуть главу правительства от внешней политики. Косыгин отдавать иностранные дела не хотел, возмущался, если внешнеполитические вопросы обсуждали без него.
Громыко твердо встал на сторону Брежнева, вовлекая его в международные дела и отталкивая других. Министр доказывал, что все важные переговоры должен вести не глава правительства, а генеральный секретарь ЦК КПСС. Что касается протокола, то об этом можно договориться. После XXIV съезда партии в 1971 году советские послы стали объяснять в странах пребывания, что все послания в Москву надо адресовать не Косыгину, а Брежневу. Анатолий Сергеевич Черняев, который в те годы работал в международном отделе ЦК, оказавшись в кабинете Брежнева, услышал телефонный разговор генсека с Косыгиным.
Леонид Ильич разговаривал, не снимая трубку, используя систему громкой связи, поэтому присутствовавшие слышали весь разговор.
Косыгин заговорил о предстоящем визите американского президента Никсона в Москву:
— Посмотри, как Никсон обнаглел. Бомбит и бомбит Вьетнам. Сволочь. Слушай, Лень, а может быть, нам его визит отложить?
— Ну что ты!
— А что! Бомба будет что надо!
— Бомба-то бомба, да кого она больше заденет.
— Да, пожалуй. Но надо ему написать, что ли.
— Да, кажется, у меня лежит какое-то письмо от Никсона. Я еще на него не ответил. Вот и воспользуюсь.
Брежнев тут же связался с Громыко:
— Ты знаешь, Косыгин предложил Никсона отложить. Бомба, говорит, будет.
— Да он что? — Громыко остолбенел, даже не сразу нашелся что ответить.
А потом произнес целый монолог по поводу того, что «у этого Косыгина двадцать мнений на каждый день».
— Ну ладно, ладно, — сказал Брежнев. — Обговорим все на политбюро.
Позиция Громыко по внешнеполитическим вопросам была для Брежнева важнее мнения главы правительства. Впрочем, пока Леонид Ильич был здоров, он действовал вполне самостоятельно, иногда обходился без своего министра. Эгон Бар, один из ближайших сотрудников канцлера ФРГ Вилли Брандта, пишет, что, когда в 1971 году Брежнев пригласил Брандта в Крым, «это было сделано сравнительно элегантно, чтобы исключить участие Громыко в переговорах… Министру это не могло быть приятно. Впрочем, ему наверняка приходилось переносить удары и посильнее».
Одна из главных трудностей Громыко состояла в том, что члены политбюро либо совсем ничего не понимали в мировых делах, либо находились в плену каких-то фантастических мифов. Сложные чувства испытывали советские лидеры в отношении американцев: уважение и презрение, зависть и пренебрежение. В Москве всегда тяжело переживали президентские выборы в США, не зная, как наладятся отношения с новым человеком.
В мае 1972 года Ричард Никсон впервые прилетел в Москву в роли президента Соединенных Штатов, и это стало огромным событием для Брежнева. Впрочем, для американцев тоже. Отношения двух стран шли от кризиса к кризису.
В 1970 году руководитель аппарата Белого дома и будущий государственный секретарь Александр Хейг приехал к Добрынину в здание советского посольства на Шестнадцатой улице в Вашингтоне. Они уединились в кабинете посла, окна которого из соображений безопасности всегда были наглухо закрыты ставнями. Хейг угрожающим тоном изложил суть президентского поручения.
Американская разведка обнаружила, что Советский Союз строит в Сьенфуэгосе, на южном побережье Кубы, базу для атомных подводных лодок. Появление на острове советских подлодок с ядерным оружием было бы нарушением договоренностей, достигнутых Кеннеди и Хрущевым. Хейг от имени президента Никсона предъявил ультиматум: строительство должно быть прекращено. Хейг, повысив голос, сказал:
— Либо вы сами ликвидируете базу в Сьенфуэгосе, либо мы это сделаем за вас.
Лицо Добрынина, обычно крайне любезное, потемнело от гнева. Ледяным тоном посол произнес, что считает этот демарш неприемлемым. Но в Москве не хотели устраивать новый ракетный кризис, поэтому все уладилось. Через некоторое время Добрынин сказал Хейгу, что Громыко поручил ему сообщить следующее:
— У нас нет базы подводных лодок на Кубе, и мы не создаем там военно-морских сооружений. Мы будем строго придерживаться договоренности 1962 года.
Советские подводные лодки продолжали время от времени заходить на Кубу, но база, как таковая, не создавалась…
Визиту Никсона в Москву придавалось большое значение. Протокольные вопросы обсуждали на заседании политбюро, вспоминал Черняев. Брежнев озабоченно говорил:
— Никсон в Китае ходил по Великой китайской стене с мадам. А у нас всюду мадам будет ходить одна. А вместе — только на «Лебединое озеро». Удобно ли? Не надо селить сопровождающих Никсона в гостинице. Там за ними Андропову не уследить. Надо их всех — в особняки на Ленинские горы. Заодно и контактов будет меньше. Встреча на аэродроме. Обычно у нас машут флажками и кричат: «Дружба!» Сейчас это не пойдет. Но надо, чтобы не молчали совсем. Надо пятерых-шестерых ребят подготовить, чтобы что-нибудь по-английски сказали президенту, пожелали, скажем, успеха в переговорах…
