Книга Одной крови - Роман Супер

Возвращаюсь на кухню:

— Пап.

— Да, мы читали, сынок. Прекрасный вариант. Тебе ножку или крылышко?

После рождения Луки мы сблизились с родителями, гораздо больше времени стали проводить вместе. В теплое время года не вылезаем с их дачи, пытаясь запомнить все, что сын и внук делает первый раз в жизни. Вот Лука впервые ест малину. Вот он впервые поливает помидоры. Вот он впервые жарит мясо на углях. Вот впервые его кусает оса: ухо увеличивается ровно в два раза. Вот впервые Лука ловит лягушку. А вот он впервые видит, как я поймал рыбу. Я положил ее Луке на ладонь, он морщит лоб от того, что рыба мокрая и скользкая. Завтра мы наловим целое ведерко таких рыб, надуем небольшой бассейн, наполним его водой и выпустим рыб жить в него. Когда бассейн зацветет и превратится в болото, отнесем рыб обратно в пруд. К своим мамам и папам. Так решит Лука.

Вечером на дачной веранде мы несколькими поколениями садимся пить чай и болтаем. Обычно болтает моя мама. А я бесстыдно пользуюсь ее святостью и превращаю нашу болтовню в куски сценариев Вуди Аллена:

— Рома, у нас очень худой внук. Кости торчат, ты посмотри! Почему ты ничего не предпринимаешь?

— Мам, ну он просто мало ест. Как почти все дети. Разве я могу заставить его есть больше? Насильно впихивать?

— Да! Вот когда ты был маленький, ты все ел! И добавку просил. А если я добавку не давала — скандал устраивал. И правильно делал.

— Люди разные. Лука не ест все.

— Очень плохо. И у него — болезненная худоба. Я на работе разговаривала с одной женщиной. Она сказала, что есть специальная трава, которая вызывает желание есть.

— Да, мамочка, я знаю такую траву. Очень помогает. Марихуана называется.

— Может быть стоит подавать сыну, раз ты даже название знаешь? Купи и попробуй дать.

— Вообще, я не против. Я вот сам всегда мечтал покурить с отцом. Но Луке все-таки три года.

— Ты о чем?

— О здоровье.

— И я.

— И я.

* * *

В самом начале той страшной весны, когда заболела моя жена, Лука ни с того ни с сего, будто бы предчувствуя неладное, спросил меня:

— Папа, а вы с мамой что, умрете?

Я присел на корточки, чтобы оказаться с сыном на одном уровне и ответил началом стихотворения поэта Кирилла Иванова:

Тебе не соврали, да, это правда:

Я и мама умрем.

Это будет не сегодня, не завтра.

Это будет потом.

17

На трепанобиопсию мы с Юлей пошли вместе.

Я как умел подбадривал жену. Бодрился сам, демонстративно пытался развеять висящий в воздухе страх. Пытался шутить. Но шутки выходили какими-то уж слишком идиотскими. Пытался быть нарочито заботливым и ласковым. Но ничто так не раздражает заболевшего человека, как неестественное поведение того, кто находится рядом. Ничто так не бесит заболевшего, как эта постоянная дежурная фраза, которую все почему-то считают нужным произнести вслух, — «все будет хорошо». Больше бесит, пожалуй, только лишь слово «держись».

Нет таких слов, которые реально могут помочь. Да и зачем они нужны? Необязательно вообще говорить какие-то слова, чтобы помочь. Заболевшему нужны не слова, заболевшему нужен кто-то, на кого по-настоящему можно опереться в любой момент. Заболевшему нужен человек, который не будет бояться его страха, его диагноза, его процедур, его уныния, его настроения: пускай он молчит, но только не боится. Заболевший может часто находиться на взводе: боль, истерика, паника, нервные срывы. Работа того, кто рядом, должна заключаться в том, чтобы брать на себя столько, сколько возможно унести. Работа — это быть губкой, вдыхать той же сдавленной грудью тот же самый воздух, что и заболевший. Тогда ты полезен. Тогда от тебя есть польза и толк.

Мне еще предстояло многому научиться. А пока я веду себя, как полный придурок, и пытаюсь быть кем угодно, но только не самим собой. Пока я пытаюсь шутить. И искать правильные слова.

Вот и он. Кабинет со страшной табличкой «Трепанобиопсия». Вот и она — неотвратимая очередь вдоль облупившейся, выкрашенной зеленой, в цвет лиц пациентов, больничной стены. Садимся в самый хвост. Тот редкий случай, когда хочется, чтобы время ожидания в этой очереди не сокращалось, а наоборот — длилось как можно дольше. Потому что там — за дверью — очень больно.

С нами на скамейке армянин лет тридцати пяти. Мужчина с родимым пятном на подбородке. Суровая женщина без возраста. Из кабинета выползает сутулая бабушка с интеллигентским каре и в очках в тонкой оправе. Одной рукой бабушка вытирает слезы, другой — держит пакет со льдом чуть выше попы. Армянин вскакивает с места:

— Бабушка, не плачьте. Садитесь, пожалуйста.

— Сыночек, спасибо. Но я пока лучше постою. Если я сяду, то, боюсь, прямо здесь и умру.

— Больно?

— Очень больно. Ну разве можно такое без наркоза делать?

Мы с женой нервно переглядываемся:

— Как это без наркоза?

— Ну укольчик делают.

— А потом?

— А потом в задницу загоняют то, что у вас в руках. И в кость закручивают, как винт.

Армянин облокачивается на стенку. На лбу выступает испарина. Суровая женщина без возраста от волнения начинает грызть ногти и возмущается:

— Нелюди какие-то. Произвол. Разве может быть лечение больнее, чем сама болезнь? Как это такое возможно? Почему вот нельзя под наркозом это сделать? Объяснит мне кто-нибудь? Откуда эта жестокость? Я слышала, что в Америке трепанобиопсия без наркоза — уголовное преступление. Можно на врача за такое в суд подать.

Армянин приходит в себя, протирает лицо влажной салфеткой и отшучивается:

— А в России вино и конфеты врачу за такое несут. Как на праздник.

В разговор раздраженно и очень громко вступает мужчина с родимым пятном:

— Вот только не смейте Маргарите Вячеславовне взятки давать! Да, у нее рука тяжелая. Но рука эта — честная! Она за зарплату нас лечит. Я с ней девятый год на процедурах. И ни разу она у меня не взяла ничего. Кроме анализов.

Бабушка с пакетом над попой больше не плачет. Выбрасывает лед в мусорку и подбадривает армянина:

— Сынок, ладно тебе, не трясись. Это я старая, вот мне и больно. А ты молодой, сильный, тебе не так больно будет.

— Все равно страшно.

— А это твой отец там поодаль? Тебя ждет?

— Да. Папа.

— Ты у него один сын?

— Один. Поэтому и ждет.

— Что за диагноз-то у тебя?

— Ничего хорошего.

— Ой, сынок, а у нас-то тут санаторий, ты не знал? Мы на грязевые процедуры пришли. У нас все прекрасно.