Книга Великий путь из варяг в греки - Юрий Звягин

б. Где сидел Святослав?

Итак, о чём же всё-таки говорит византийский император? О том, что международная торговля на Днепре начинается с Киева. С верховьев туда только сплавляют корпуса для будущих судов. И свозится собранная киевским князем дань. Ни о какой торговле выше Киева Константин не знает.

Часто любят ссылаться на слова о сыне архонта, сидящем в Немограде, от которого тоже приходят однодревки. В Сфендославе видят Святослава (что похоже на правду), а под Немоградом понимают… Новгород. Правда, такое фонетическое сопоставление даже для самых отчаянных сторонников канонической истории всё-таки «фонит». И, пытаясь самим себе помочь, они начинают ставить вместо Немограда — Невоград[66]. А то и напрямую писать названия городов так, как им это кажется правильным. В том числе вместо Немограда — Новгород. Поди, читатель, проверь.

Самое интересное, что русские летописи о сидении Святослава в Новгороде не упоминают. Больше того, по легенде, явление новгородцев, просящих себе князя, становится для него неожиданностью. И он сразу же сомневается, что найдутся желающие ехать в такую глухомань («абы пошелъ кто к вам»). В итоге там оказывается бастард Владимир, да и того новгородцам приходится выпрашивать. Странное отношение к городу, в котором князь сам когда-то будто бы сидел (и из которого, добавим, пришёл, если верить традиционной версии, в Киев его отец). Сдаётся, Святослав никогда на севере не был, всё внимание сосредоточив на южных делах.

Ну а потом, как справедливо заметил ещё Бернштейн-Коган, «трудно представить себе, чтобы имело смысл через два волока с Ловати тащить в Киев колоды»[67]. Помните: славяне до Киева сплавляют только «однодревки» без всякого оснащения. Оснащают их уже перед путешествием, а мачты и всё такое ставят в Днепровском лимане. То есть действительно нам с вами предлагают поверить, что из Новгорода в Киев волокли заготовки для судов. Не сплавляли, как это можно было сделать, из Смоленска и других упомянутых городов (считается, что это Любеч, Чернигов и Вышгород), а поднимали вверх по Ловати и тащили по земле на волоках, каждый раз по десятку километров! Нет, как угодно, поверить в такую фантасмагорию трудно.

Святослав сидел явно где-то в другом месте, из которого в Днепр можно было попасть вниз по течению. Где? Сейчас предлагается несколько вариантов, однако ни один из них не кажется мне достаточно достоверным, так что оставим в данной работе вопрос без ответа. Укажу только, что и с другими отождествлениями названий Константина с реальными населёнными пунктами не всё очевидно. Например, увидеть в Телиутце Любеч!.. Фантастичность этого признают даже те историки, которые во всём стоят на позициях традиционалистских (читай — норманистских). К примеру, Г. Г. Литаврин в своих комментариях к упомянутому переводу пишет: «Наиболее распространена идентификация топонима *Телиутца с древнерусским „Любеч“, хотя с формально лингвистической точки зрения соответствие *Телиутца — „Любъчь“ необъяснимо (остаётся лишь допустить, что греческая передача этого названия подверглась существенным искажениям…». Ну допустить, конечно, можно всё, что тебе хочется. В том числе и то, что названия, господам норманистам угодные, император привёл «правильно», а неугодные — нет. Только к науке это имеет мало отношения.

в. Разноголосица на порогах

Норманисты ещё любят козырять другим местом из Константина — описанием Днепровских порогов. Вернее, их именами. По их утверждению, имена эти могут читаться только из скандинавских языков. А стало быть, раз пороги названы по-скандинавски, скандинавы тут и ходили!

Что ж, посмотрим, так ли это.

«Прежде всего они приходят к первому порогу, называемому Эссупи, что по-русски и по-славянски значит „не спи“. Этот порог настолько узок, что не превышает ширины циканистирия; посредине его выступают обрывистые и высокие скалы наподобие островков. Стремясь к ним и поднимаясь, а оттуда свергаясь вниз, вода производит сильный шум и (внушает) страх… Пройдя этот порог, они достигают другого порога, называемого по-русски Улворси, а по-славянски Островунипраг, что значит „остров порога“. И этот порог подобен первому, тяжёл и труден для переправы… Подобным же образом проходят и третий порог, называемый Геландри, что по-славянски значит „шум порога“. Затем так же (проходят) четвёртый порог, большой, называемый по-русски Аифор, а по-славянски Неясыть, потому что в камнях гнездятся пеликаны… Прибыв к пятому порогу, называемому по-русски Варуфорос, а по-славянски Вульнипраг, потому что он образует большую заводь, и опять переправив однодеревки по изгибам реки, как на первом и на втором пороге, они достигают шестого порога, по-русски называемого Леанти, а по-славянски Веруци, что значит „бурление воды“, и проходят его тем же образом. От него плывут к седьмому порогу, называемому по-русски Струкун, а по-славянски Напрези, что значит „малый порог“»[68].

Император передаёт названия порогов так, как, очевидно, услышал от информатора. Кто был этот информатор, не известно. Но по крайней мере очевидно, что первыми стоят названия «по-русски». То есть именно эти названия считались главными для того человека, который рассказывал о них Константину. Из чего историки делают вывод, что это был рус.

Остаётся выяснить, кто такие были русы. А вот это до сих пор остаётся неясным. Конечно, в любой популярной книжке вы прочтёте о том, что русы — это скандинавы. И даже, скорее всего, наткнётесь на утверждение, будто произошло это название от заимствования восточными славянами у финнов слова «руотси», каковым наши северные соседи и до сих пор именуют шведов. А финское название будто бы происходит от древнегерманской основы «ropru» в значении что-то вроде «гребец» (древнешведский и другие диалекты выделились из общегерманского лишь в X—XI веках). Де приходили к финнам викинги (Г. С. Лебедев утверждает, правда, что не они, а ещё их предки «вендельского периода») на своих судах и звались гребцами. Финны их стали так же называть, а потом и славяне тоже. После чего викинги взяли власть в восточнославянских землях и слово «русы» перешло на князя и его дружину. А ещё позже — на всех подданных этого князя. Причём потому, что они были подданные, находящиеся в зависимости, их начали звать «русские», то есть принадлежащие русам.

Примерно так можно изложить суть господствующей до сих пор норманнской теории. Хотя прорехи в ней видны невооружённым глазом. К примеру, нигде не зафиксировано, чтобы скандинавские мореплаватели звали себя «гребцами» в других странах. Да и в самой Скандинавии древнейшее использование слова с корнем «грести» в качестве обозначения похода зафиксировано в рунической надписи первой половины XI века («han. uas. buta. bastr. i rutpi (i rodi). hakunar — он был лучшим из бондов в походе Хакона»). А так, викингами они именовались, то бишь походниками. Почему для финнов должны были сделать исключение, не ясно.