Книга Между небом и тобой - Лоррен Фуше

Возвращаюсь в кафе к следующему рейсу Шарю взглядом по набережной. Лоик, которого ты всегда называла «нашим красавчиком-мясником», пьет у стойки кофе. Он замечает лишние часы у меня на руке.

– Хочу подарить Сириану часы отца Лу, – объясняю я ему.

Мы с Лоиком протирали штаны за одной партой. Он поднимает чашку:

– За все в порядке!

Так на Груа всегда: не сентиментальщина, а чувство, не болтовня, а действие, не одиночество, а солидарность. Здесь, между небом и водой и между рождением и смертью, выходят в море, любят, ловят рыбу, сражаются… Прямо передо мной останавливается зеленая машина Маэль, из нее вылезает Сара, видит меня, и лицо ее светлеет.

– Я искала тебя, хотела попрощаться, так боялась тебя упустить, звонила раз двадцать. Знаешь, эта прямоугольная штука в кармане называется «телефон», и, когда он звонит, надо сказать «алло!».

Заказываю два фужера шампанского. Ничего не поделаешь, твоей любимой марки тут нет. Однажды во время какого-то праздника, где гостям наливали «Дом Периньон», ты, изображая из себя милую невинную девочку, спросила: «А не найдется ли у вас “Блан де нуар” от Мерсье?» Мне показалось, что сомелье сейчас хватит удар.

Сара замечает в кафе свою подругу детства Мораг и машет ей рукой, потом, не обращая внимания на синеву у меня под глазами, со мной чокается.

Покоренные ею, но не знающие, что она моя дочь, туристы испепеляют меня взглядами.

– У меня есть для тебя подарок, – говорю я, сую руку в карман и достаю твое ожерелье. Выпускаю его. Жемчуга ручейком льются на скатерть. Сара улыбается. На любой другой молодой женщине они были бы неуместны, Сара в них будет ослепительна. Я счастлив тем, что дарю нашей дочери здесь, посреди рыболовецких судов и яхт, посреди предотъездного шума, это колье, которое передается в вашей семье от поколения к поколению. Одна из твоих прапрабабок хотела, чтобы ее в этом ожерелье похоронили, но семейный совет отказался исполнить ее последнюю волю.

– Когда я была маленькая, мама тайком давала мне его в день рождения поносить в школе… Под одеждой, конечно.

– Вот как?

Да уж, странноватая идея – доверять малышке старинную драгоценность, но вполне в твоем духе.

– Поможешь?

Сара поднимает волосы, оголяя шею. Надеваю на нее ожерелье, проверяю застежку. Сара так же красива, как ты. Делаю над собой усилие, чтобы не раскиснуть при дочери. Говорю ей:

– Тебе пора на борт, а я подожду Сириана, хочу ему подарить часы тво…

– Они уже уехали, папа.

– Как это? Нет, не может быть! Я ведь провожал первый почтовик, и…

– Утром я заходила к ним в гостиницу и застала скандал: Сириан хотел ехать почтовиком, а Альбена требовала заказать водное такси. Я обозлилась и попробовала ей объяснить, что водным такси пользуются в случае крайней необходимости, она прошипела, что ей крайне необходимо поскорее убраться с этого острова.

Снимаю твои часы и кладу их на стол:

– Возьми мамины часы, Сара. Иначе есть риск, что я выброшу их в приступе гнева к чертям собачьим.

– Ладно. Сохраню часы до того времени, когда ты сможешь подарить их Сириану.

– Этот кретин способен отказаться, не взять их у меня. Лучше сама отдай.

Сара прячет часы в сумку.

Наша дочка поднимается по трапу, опираясь на палку. Наш сын катит в Париж за рулем своего черного танка. Где ты, моя любимая? Где ты, малышка Лу? Как ты пришвартовалась, какой небесный якорь тебя держит? Раздается гудок – почтовик отчаливает. Этот гудок слышен всему острову, и все на несколько секунд замирают, прежде чем снова взяться за свои дела. Есть такая поговорка: «Кто видит Груа, видит свою радость». Но знать, что молодая женщина немыслимой красоты в жемчужном ожерелье на шее и с палкой в руке, оплакивая тебя, плывет к континенту, тоже ведь немало… Пару дней назад я бы поклялся, что она забыла Патриса, а ты и раньше знала, что нет?

Сириан – дорога из Лорьяна в Париж

Веду машину, судорожно вцепившись в руль. Я в бешенстве. Приклеиваюсь к этим лохам педальным, которые тащатся по левой полосе, моргаю им фарами: кыш отсюда, дайте дорогу, у меня под капотом лошадиных сил побольше, чем у вас у всех вместе.

Я знал, что мне будет не хватать тебя, мама, но даже не подозревал, что твое отсутствие так больно меня ранит. Хочется набить морду каждому встречному, а я ведь не кулачник, всего-то раз в жизни и подрался – на свадьбе одной из твоих племянниц. Потому что какой-то пьяный в лоскуты мудила из семьи жениха стал насмехаться над увечьем моей сестры. Когда этот парень увидел Сару, у него глаза полезли на лоб и язык вывалился, один в один – волк Текса Эйвери. А потом она встала и пошла, и он презрительно так сказал своему приятелю: «Потрясная девка, жаль, ходит, как сломанная кукла, в койке-то на это наплевать, но стоя… по way!»[48]

Мой кулак сам собой двинулся к его роже, и я ему как следует врезал. Послышался отрадный для меня хруст – я сломал ему хрящ, хлынула кровь. Парень грохнулся на пол и захныкал. Я велел его приятелю убрать отсюда эту падаль, объяснил, что я брат Сары и не пропустил мимо ушей его гнусных словоизлияний. Мудила поплелся к двери, прижимая к разбитому носу окровавленный платок, а у меня целую неделю болела рука.

Да, мне стало бы легче, если бы и сейчас можно было расквасить кому-нибудь нос. Жаль, что утром я под напором жены сдался и вызвал водное такси. Никогда не прощу Груа того, что он оторвал тебя от меня, мама. Помнишь поговорку «Кто видит Груа, видит свой крест»? Когда вы жили на Монпарнасе, мы с тобой раз в неделю обедали вместе, я тебе все о себе рассказывал, ты так заразительно смеялась… А потом эта сволочь Систоль увез тебя на свой камень посреди моря, на свой дурацкий остров с колдуньями и феями, и я остался один. «Систола» – это когда предсердия и желудочки сердца сжимаются и кровь выбрасывается в артерии, что-то такое я вычитал в медицинской энциклопедии еще подростком и прозвал своего папашу Систолем. Сжатие, выброс, ярость, шквал… Он всех в своей кардиологии держал в ежовых рукавицах, только старшая сестра давала ему отпор, может, с ней-то он тебе и изменял? Он любит на всем белом свете только тебя, Груа, своих пациентов, свою компанию, Сару, Помм и Маэль. Всю жизнь он лечил сердца других, а у самого нет сердца. Я не спасаю ничьи жизни, я продаю первоклассное оборудование для ванных комнат и туалетов, и я слышал, как Систоль сказал кому-то из приятелей: «Моя дочка своими фильмами помогает людям мечтать, а сынок наводит красоту в их сортирах, чтобы гадить было приятнее».

Каким же для меня было испытанием увидеть в церкви Маэль! И до чего Помм на нее похожа… Ноги моей больше не будет на этом острове. Стану поминать тебя в каждую годовщину смерти заупокойной мессой, но не там, а в Париже. Опубликую некролог в «Фигаро». И буду вспоминать только хорошее, все и всех, кроме Систоля. Как он мог предать тебя? И как ты могла любить его после этого предательства?