Книга Оранжевый портрет с крапинками - Владислав Крапивин

Я дядьку хорошо видел сверху, а он меня — нет. Пожарные не смотрят в небо, там не может ничего загореться. Я прилетел с высоты, опустился на длинный сигнальный шест и теперь стоял на нем, как петушок на шпиле. Вернее, не стоял, а просто касался большим пальцем правой ноги плоского деревянного шарика на верхушке шеста. Левую ногу я вытянул назад, нагнулся, раскинул руки — в общем, сделал что-то вроде ласточки. Сам я думал, что со стороны похож на серебряный самолетик. Если кто увидит меня над вышкой, решит, что на шесте укрепили новый флюгер. Разве кому-нибудь придет в голову, что там, на высоте, крутится на одном пальчике живой мальчишка?

Я поворачивался, как стрелка компаса на острие булавки. Огоньков стало совсем мало. Луна слегка пожухла. Со стороны реки потянул ветер. Он мягким крылом снял меня с шеста и развернул лицом к востоку. Там светлело небо. Я понял, что пора домой, снизился к логу и полетел вдоль берега над темными огородами. Кое-где запоздало тявкали мне вслед собаки. Сильно пахло полынью...

... Ну, скажите: могло ли все это присниться?

За фанерной стенкой что-то весело залопотал Леська. Раздались мамины шаги. Я локтем торопливо вытер глаза. Сейчас мне попадет, что допоздна валяюсь в постели...

Мама вошла... Но сначала я увидел не маму, а то, что она держала! Сжав пальцы, как бельевые прищепки, мама несла перед собой мой тополиный костюм!

Я дернулся, привстал на локтях, ослабел от радости и растерянности и бухнулся затылком на подушку.

— Славка, откуда у тебя этот наряд? — спросила мама. Не сердито, но с ноткой подозрительности.

— Что? А... сейчас, — забормотал я, совершенно не зная, что ответить. Не рассказывать же про ведьм! Я всем нутром чувствовал: сказку выдавать нельзя. Никому, даже маме. Да и не поверит никто. Еще и влетит...

Мама нахмурилась:

— Что ты бормочешь? Откуда костюм?

— Сейчас... — беспомощно повторил я. Надо было протянуть время, чтобы придумать хоть какой-то ответ. Я зашарил под подушкой, словно что-то ищу. А что я мог там найти? Объяснение для мамы? Под руку попал компас. Я обычно прятал его там от Леськи.

Я вытащил компас и стал внимательно разглядывать пляшущую стрелку.

— Владислав... — нехорошим голосом сказала мама.

— А? — Я поднял глаза и благодарно сжал дяди Борин компас в кулаке. — Костюм-то? Ну, что такого... Дядя Боря подарил вчера. Купил на толкучке и вот...

Мама очень удивилась. Но поверила. А что ей оставалось делать?

— Странно... Что это он выдумал?

— Ну, так просто. Он любит дарить...

— Я понимаю, когда игрушка, а тут одежда... С толкучки. Не известно, кто носил раньше. А если здесь микробы?.. Хотя нет, все новое, только что сшито... И матерьяльчик славный...

Я опять взглянул на компас. И снова живая стрелка словно соединила меня с дядей Борей. Не с нынешним, а с тем — с давним мальчишкой. Теперь я врал уже вдохновенно:

— Он сказал, что, когда был маленький, у него тоже была похожая матроска. Я, говорит, буду на тебя смотреть и детство вспоминать.

— Вечно у него фантазии, — с непонятной досадой сказала мама. — Не было у него такой матроски.

— Ты, наверно, не помнишь...

— Я все отлично помню, — возразила мама, но уже помягче. — Матроска у него была, но не такая, а черная, суконная. Он ее терпеть не мог. Говорил, что кусается.

— Ну, не знаю... — вздохнул я, словно хотел сказать: "Вы уж сами разбирайтесь в своих детских годах".

В этот миг за стенкой что-то грохнуло и взвыл мой братец. Мама метнулась за дверь. А я метнулся из постели, заторопился, натягивая на голое тело штаны и рубашку, ощутил радостную шелковистую прохладу и взмыл к потолку. Перевернулся через голову рядом с пыльным абажуром, шлепнулся на пол и выскочил в другую комнату. Леська ревел уже негромко, а мама прижимала к его лбу медный тети Тасин подсвечник.

— Стукнулся маленький, — сказал я подхалимским голосом. — Ничего, все пройдет у Лесеньки. — Мне надо было с утра завоевать доброе мамино отношение, чтобы не засадила нянчиться с Леськой или не погнала на рынок за картошкой.

Мама покосилась на меня и велела умываться и завтракать.

За столом я послушно глотал ненавистную кашу из овсяных хлопьев "Геркулес" и не брызгал, когда дул на блюдечко с чаем. Но мама все равно сказала:

— Не заляпай обновку... Не таскал бы ты этот костюмчик каждый день. Он такой праздничный.

— А зачем беречь-то? — испуганно возразил я. — Лето скоро пройдет. А потом я — у-у-у! Знаешь, как вырасту! Сама говоришь, что тянусь без удержки...

— Это верно, — вздохнула мама. — Давно ли над столом одна голова виднелась, а теперь вон как торчишь. По пояс.

Я фыркнул. Потому что я не сидел на табурете, а висел над ним сантиметрах в пяти. Леська, глядя на меня, тоже с готовностью фыркнул и пустил ртом пузырь из мутной геркулесовой жижи. На лбу у братца синела роскошная шишка, но он уже обрел жизнерадостность...

— Выставлю из-за стола, — сказала мама. И добавила: — Приберись в комнате и можешь свистать к друзьям-приятелям. Я ведь вижу, что ты как на шиле сидишь... А мы с Лесенькой пойдем в поликлинику. Ох и очередь там...

Я не подал вида, что ужасно радуюсь, и сказал:

— Из-за шишки-то в поликлинику?

— Не из-за шишки, а на прививку... К обеду будь дома. Придет Артур Сергеевич, скажешь ему, что кастрюля с супом завернута в ватник, а картошка на сковородке.

Артур Сергеевич был мой отчим. Он рано уходил на работу в Управление охотничьего хозяйства и рано приходил на обед. Я решил, что оставлю ему записку...

Нет, не такой я был дурак, чтобы выдавать себя и летать на глазах у прохожих среди бела дня. Я сел в автобус и поехал на край города. Автобус — это одно название. Настоящих автобусов тогда в нашем городе почти не было, а вместо них по маршрутам ходили полуторки с поперечными сиденьями в открытых кузовах. Обычные тряские грузовички. В заднем борту у них была прорезана дверца, а к ней подвешены железные ступеньки. Вот на таком общественном транспорте я и катил в сторону загородного дома отдыха Рыбкоопа. Вернее, не катил, а летел, чуть приподнявшись над скамейкой и уравняв свою скорость со скоростью машины. Ветер бил в лицо, волосы вставали торчком, рубашка трепетала. И все было прекрасно... Прекрасно, пока на меня не обратила пытливый взор строгая пожилая кондукторша.

— Мальчик, а ты брал билет?

Мальчику стало неуютно, он не брал билета. У него не было ни копейки. Во-первых, потому, что их некуда было положить: карманов-то Настя не пришила. Во-вторых, потому, что самая крошечная копеечка не дала бы мальчику летать.

Кондукторша встала и, шагая через скамейки брезентовыми сапогами, двинулась ко мне. На груди ее подпрыгивала сумка и разноцветные рулончики билетов.